 Увеличить |
Глава IX
Что-то вроде первой любви
Представляя,
что она рвет с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном
листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на землю, подняла руки
кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь.
Игра прекратилась; мы все, головами вместе, припали к земле – смотреть эту
редкость.
Я
смотрел через плечо Катеньки, которая старалась поднять червяка на листочке,
подставляя ему его на дороге.
Я
заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим
движением привести спустившееся платье с открытой шеей на настоящее место. Еще
помню, что Мими всегда сердилась за это движение и говорила: «C’est un geste de
femme de chambre»[21].
Нагнувшись над червяком, Катенька сделала это самое движение, и в то же время
ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки. Плечико во время этого движения
было на два пальца от моих губ. Я смотрел уже не на червяка, смотрел-смотрел и
изо всех сил поцеловал плечо Катеньки. Она не обернулась, но я заметил, что
шейка её и уши покраснели. Володя, не поднимая головы, презрительно сказал:
– Что
за нежности?
У меня
же были слезы на глазах.
Я не спускал
глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и
всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил
еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил,
что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Мы
поехали назад вместе с линейкой. Володя и я, желая превзойти один другого искусством
ездить верхом и молодечеством, гарцевали около нее. Тень моя была длиннее, чем
прежде, и, судя по ней, я предполагал, что имею вид довольно красивого
всадника; но чувство самодовольства, которое я испытывал, было скоро разрушено
следующим обстоятельством. Желая окончательно прельстить всех сидевших в
линейке, я отстал немного, потом с помощью хлыста и ног разогнал свою лошадку,
принял непринужденно-грациозное положение и хотел вихрем пронестись мимо их, с
той стороны, с которой сидела Катенька. Я не знал только, что лучше: молча ли
проскакать или крикнуть? Но несносная лошадка, поравнявшись с упряжными, несмотря
на все мои усилия, остановилась так неожиданно, что я перескочил с седла на шею
и чуть-чуть не полетел.
Глава X
Что за человек был мой отец?
Он был
человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый характер рыцарства,
предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего
века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной
гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того
влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни
были карты и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов
и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий.
Большой
статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать
плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные
губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в
произношении – пришептывание, и большая во всю голову лысина: вот наружность
моего отца, с тех пор как я его запомню, – наружность, с которою он умел
не только прослыть и быть человеком a bonnes fortunes[22], но
нравиться всем без исключения – людям всех сословий и состояний, в особенности
же тем, которым хотел нравиться.
Он умел
взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогда человеком очень большого
света, он всегда водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем. Он
знал ту крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других,
возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда, а употреблял
оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или
богатство. Ничто на свете не могло возбудить в нем чувства удивления: в каком
бы он ни был блестящем положении, – казалось, он для него был рожден. Он
так хорошо умел скрывать от других и удалять от себя известную всем темную,
наполненную мелкими досадами и огорчениями сторону жизни, что нельзя было не
завидовать ему. Он был знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения,
и умел пользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые он имел частию
по родству моей матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в
душе сердился за то, что они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался
отставным поручиком гвардии. Он, как и все бывшие военные, не умел одеваться
по-модному; но зато он одевался оригинально и изящно. Всегда очень широкое и
легкое платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и воротнички…
Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой голове и
спокойным, самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив. Часто,
читая вслух, когда он доходил до патетического места, голос его начинал
дрожать, слезы показывались, и он с досадой оставлял книгу. Он любил музыку,
певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А…, цыганские
песни и некоторые мотивы из опер; но ученой музыки не любил и, не обращая
внимания на общее мнение, откровенно говорил, что сонаты Бетховена нагоняют на
него сон и скуку и что он не знает лучше ничего, как «Не будите меня, молоду»,
как ее певала Семенова*, и «Не одна», как певала цыганка Танюша. Его натура
была одна из тех, которым для хорошего дела необходима публика. И то только он
считал хорошим, что называла хорошим публика. Бог знает, были ли у него
какие-нибудь нравственные убеждения? Жизнь его была так полна увлечениями
всякого рода, что ему некогда было составлять себе их, да он и был так счастлив
в жизни, что не видел в том необходимости.
В
старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные
правила, – но единственно на основании практическом: те поступки и образ
жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и
находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно,
и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии
был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
|
