Глава VIII
Игры
Охота
кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком
сидело все общество. Буфетчик Таврило, примяв около себя зеленую, сочную траву,
перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики.
Сквозь зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры
ковра, на мои ноги и даже на плешивую вспотевшую голову Гаврилы круглые
колеблющиеся просветы. Легкий ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим
волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня.
Когда
нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря
на косые, палящие лучи солнца, встали и отправились играть.
– Ну,
во что? – сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая по траве. –
Давайте в Робинзона.
– Нет…
скучно, – сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая
листья, – вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше
беседочку строить.
Володя
заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади,
и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком
много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне
наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из
«Robinson Suisse»*[20],
которого мы читали незадолго пред этим.
– Ну,
пожалуйста… отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? –
приставали к нему девочки. – Ты будешь Charles, или Ernest, или отец – как
хочешь? – говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с
земли.
– Право,
не хочется – скучно! – сказал Володя, потягиваясь и вместе с тем
самодовольно улыбаясь.
– Так
лучше бы дома сидеть, коли никто не хочет играть, – сквозь слезы
выговорила Любочка.
Она была
страшная плакса.
– Ну,
пойдемте; только не плачь, пожалуйста: терпеть не могу!
Снисхождение
Володи доставило нам очень мало удовольствия; напротив, его ленивый и скучный
вид разрушал все очарование игры. Когда мы сели на землю и, воображая, что
плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в
позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он
отвечал, что оттого, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не
выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем. Я невольно согласился с ним.
Когда, воображая, что я иду на охоту, с палкой на плече, я отправился в лес,
Володя лег на спину, закинул руки под голову и сказал мне, что будто бы и он
ходил. Такие поступки и слова, охлаждая нас к игре, были крайне неприятны, тем
более что нельзя было в душе не согласиться, что Володя поступает благоразумно.
Я сам
знаю, что из палки не только что убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это
игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю,
сам помнит, как в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из
него коляску, один садился кучером, другой лакеем, девочки в середину, три
стула были тройка лошадей, – и мы отправлялись в дорогу. И какие разные
приключения случались в этой дороге! и как весело и скоро проходили зимние вечера!..
Ежели судить по-настоящему, то игры никакой не будет. А игры не будет, что ж
тогда остается?..
|
