Глава
XXIV
В постели
«Как
мог я так страстно и так долго любить Сережу? – рассуждал я, лежа в
постели, – Нет! он никогда не понимал, не умел ценить и не стоил моей
любви… а Сонечка? что это за прелесть! «Хочешь?», «тебе начинать».
Я
вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом,
подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий,
улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания.
Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же
ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот, хотя
и не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому
что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно.
Мечты
эти были так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения, и мне хотелось
поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия.
– Милочка! –
сказал я почти вслух, круто поворачиваясь на другой бок. – Володя! ты
спишь?
– Нет, –
ответил он мне сонным голосом, – а что?
– Я
влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку.
– Ну
так что ж? – отвечал он мне, потягиваясь.
– Ах,
Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас
лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с
ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о
ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.
Володя
пошевелился.
– Только
одного я бы желал, – продолжал я, – это – чтобы всегда с ней быть,
всегда ее видеть, и больше ничего. А ты влюблен? признайся по правде, Володя.
Странно,
что мне хотелось, чтобы все были влюблены в Сонечку и чтобы все рассказывали
это.
– Тебе
какое дело? – сказал Володя, поворачиваясь ко мне лицом, – может
быть.
– Ты
не хочешь спать, ты притворялся! – закричал я, заметив по его блестящим
глазам, что он нисколько не думал о сне, и откинул одеяло. – Давай лучше
толковать о ней. Не правда ли, что прелесть?.. такая прелесть, что скажи она
мне: «Николаша! выпрыгни в окно или бросься в огонь», ну, вот, клянусь! –
сказал я, – сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! – прибавил
я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом,
порывисто перевернулся на другой бок и засунул голову под подушки. –
Ужасно хочется плакать, Володя.
– Вот
дурак! – сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: – Я так совсем не
так, как ты: я думаю, что если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней
рядом и разговаривать…
– А!
так ты тоже влюблен? – перебил я его.
– Потом, –
продолжал Володя, нежно улыбаясь, – потом расцеловал бы ее пальчики, глазки,
губки, носик, ножки – всю бы расцеловал…
– Глупости! –
закричал я из-под подушек.
– Ты
ничего не понимаешь, – презрительно сказал Володя.
– Нет,
я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришь глупости, – сказал я сквозь
слезы.
– Только
плакать-то уж незачем. Настоящая девочка!
|