 Увеличить |
Глава
XXI
До мазурки
– Э!
да у вас, видно, будут танцы, – сказал Сережа, выходя из гостиной и
доставая из кармана новую пару лайковых перчаток, – надо перчатки надевать.
«Как
же быть? а у нас перчаток-то нет, – подумал я, – надо пойти на верх –
поискать».
Но
хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном – наши дорожные зеленые рукавицы,
а в другом – одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне:
во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что
была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего
пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной
руки. Я надел, однако, на руку этот остаток перчатки и пристально рассматривал
то место среднего пальца, которое всегда было замарано чернилами.
– Вот
если бы здесь была Наталья Савишна: у нее, верно бы, нашлись и перчатки. Вниз идти
нельзя в таком виде, потому что если меня спросят, отчего я не танцую, что мне
сказать? и здесь оставаться тоже нельзя, потому что меня непременно хватятся.
Что мне делать? – говорил я, размахивая руками.
– Что
ты здесь делаешь? – сказал вбежавший Володя, – иди ангажируй даму…
сейчас начнется.
– Володя, –
сказал я ему, показывая руку с двумя просунутыми в грязную перчатку пальцами,
голосом, выражавшим положение, близкое к отчаянию, – Володя, ты и не
подумал об этом!
– О
чем? – сказал он с нетерпением. – А! о перчатках, – прибавил он
совершенно равнодушно, заметив мою руку, – и точно нет; надо спросить у
бабушки… что она скажет? – и, нимало не задумавшись, побежал вниз.
Хладнокровие,
с которым он отзывался об обстоятельстве, казавшемся мне, столь важным,
успокоило меня, и я поспешил в гостиную, совершенно позабыв об уродливой
перчатке, которая была надета на моей левой руке.
Осторожно
подойдя к креслу бабушки и слегка дотрагиваясь до ее мантии, я шепотом сказал
ей:
– Бабушка!
что нам делать? у нас перчаток нет!
– Что,
мой друг?
– У
нас перчаток нет, – повторил я, подвигаясь ближе и ближе и положив обе
руки на ручку кресел.
– А
это что, – сказала она, вдруг схватив меня за левую руку. – Voyez, ma
chère[34],–
продолжала она, обращаясь к г-же Валахиной, – voyez comme ce jeune homme
s’est fait élégant pour danser avec votre fille[35].
Бабушка
крепко держала меня за руку и серьезно, но вопросительно посматривала на присутствующих
до тех пор, пока любопытство всех гостей было удовлетворено и смех сделался
общим.
Я
был бы очень огорчен, если бы Сережа видел меня в то время, как я, сморщившись
от стыда, напрасно пытался вырвать свою руку, но перед Сонечкой, которая до
того расхохоталась, что слезы навернулись ей на глаза и все кудряшки
распрыгались около ее раскрасневшегося личика, мне нисколько не было совестно.
Я понял, что смех ее был слишком громок и естествен, чтоб быть насмешливым;
напротив, то, что мы посмеялись вместе и глядя друг на друга, как будто
сблизило меня с нею. Эпизод с перчаткой, хотя и мог кончиться дурно, принес мне
ту пользу, что поставил меня на свободную ногу в кругу, который казался мне
всегда самым страшным, – в кругу гостиной; я не чувствовал уже ни малейшей
застенчивости в зале.
Страдание
людей застенчивых происходит от неизвестности о мнении, которое о них составили;
как только мнение это ясно выражено – какое бы оно ни было, – страдание
прекращается.
Что
это как мила была Сонечка Валахина, когда она против меня танцевала французскую
кадриль с неуклюжим молодым князем! Как мило она улыбалась, когда в chaîne[36] подавала мне
ручку! как мило, в такт прыгали на головке ее русые кудри, и как наивно делала
она jeté-assemblé[37]
своими крошечными ножками! В пятой фигуре, когда моя дама перебежала от меня на
другую сторону и когда я, выжидая такт, приготовлялся делать соло, Сонечка
серьезно сложила губки и стала смотреть в сторону. Но напрасно она за меня
боялась: я смело сделал chassé en avant, chassé en arrière, glissade[38] и, в то
время как подходил к ней, игривым движением показал ей перчатку с двумя
торчавшими пальцами. Она расхохоталась ужасно и еще милее засеменила ножками по
паркету. Еще помню я, как, когда мы делали круг и все взялись за руки, она
нагнула головку и, не вынимая своей руки из моей, почесала носик о свою
перчатку. Все это как теперь перед моими глазами, и еще слышится мне кадриль из
«Девы Дуная»*, под звуки которой все это происходило.
Наступила
и вторая кадриль, которую я танцевал с Сонечкой. Усевшись рядом с нею, я почувствовал
чрезвычайную неловкость и решительно не знал, о чем с ней говорить. Когда молчание
мое сделалось слишком продолжительно, я стал бояться, чтобы она не приняла меня
за дурака, и решился во что бы то ни стало вывести ее из такого заблуждения на
мой счет. «Vous êtes une habitante de Moscou?[39]
– сказал я ей и после утвердительного ответа продолжал: – Et moi, je n’ai
encore jamais fréquenté la capitale»[40],
– рассчитывая в особенности на эффект слова «fréquenter»[41]. Я чувствовал, однако,
что, хотя это начало было очень блестяще и вполне доказывало мое высокое знание
французского языка, продолжать разговор в таком духе я не в состоянии. Еще не
скоро должен был прийти наш черед танцевать, а молчание возобновилось: я с беспокойством
посматривал на нее, желая знать, какое произвел впечатление, и ожидая от нее
помощи. «Где вы нашли такую уморительную перчатку?» – спросила она меня вдруг;
и этот вопрос доставил мне большое удовольствие и облегчение. Я объяснил, что
перчатка принадлежала Карлу Иванычу, распространился, даже насколько
иронически, о самой особе Карла Иваныча, о том, какой он бывает смешной, когда
снимает красную шапочку, и о том, как он раз в зеленой бекеше упал с лошади –
прямо в лужу, и т. п. Кадриль прошла незаметно. Все это было очень хорошо;
но зачем я с насмешкой отзывался о Карле Иваныче? Неужели я потерял бы доброе
мнение Сонечки, если бы я описал ей его с теми любовью и уважением, которые я к
нему чувствовал?
Когда
кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как
будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил
себя от радости и сам не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость,
уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! –
думал я, беззаботно разгуливая по зале, – я готов на все!»
Сережа
предложил мне быть с ним vis-à-vis. «Хорошо, – сказал я, – хотя у
меня нет дамы, я найду». Окинув залу решительным взглядом, я заметил, что все
дамы были взяты, исключая одной большой девицы, стоявшей у двери гостиной. К
ней подходил высокий молодой человек, как я заключил, с целью пригласить её; он
был от нее в двух шагах, я же – на противоположном конце залы. В мгновение ока,
грациозно скользя по паркету, пролетел я все разделяющее меня от нее
пространство и, шаркнув ногой, твердым голосом пригласил ее на контрданс.
Большая девица, покровительственно улыбаясь, подала мне руку, а молодой человек
остался без дамы.
Я
имел такое сознание своей силы, что даже не обратил внимания на досаду молодого
человека; но после узнал, что молодой человек этот спрашивал, кто тот
взъерошенный мальчик, который проскочил мимо его и перед носом отнял даму.
|
