Глава
V
Правила
Я
достал лист бумаги и прежде всего хотел приняться за расписание обязанностей и
занятий на следующий год. Надо было разлиневать бумагу. Но так как линейки у
меня не нашлось, я употребил для этого латинский лексикон. Кроме того, что,
проведя пером вдоль лексикона и потом отодвинув его, оказалось, что вместо
черты я сделал по бумаге продолговатую лужу чернил, – лексикон не хватал
на всю бумагу, и черта загнулась по его мягкому углу. Я взял другую бумагу и,
передвигая лексикон, разлиневал кое-как. Разделив свои обязанности на три рода:
на обязанности к самому себе, к ближним и к богу, я начал писать первые, но их
оказалось так много и столько родов и подразделений, что надо было прежде
написать «Правила жизни», а потом уже приняться за расписание. Я взял шесть
листов бумаги, сшил тетрадь и написал сверху: «Правила жизни». Эти два слова
были написаны так криво и неровно, что я долго думал: не переписать ли? и долго
мучился, глядя на разорванное расписание и это уродливое заглавие. Зачем все
так прекрасно, ясно у меня в душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в
жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь из того, что думаю?..
– Духовник
приехали, пожалуйте вниз правила слушать, – пришел доложить Николай.
Я
спрятал тетрадь в стол, посмотрел в зеркало, причесал волосы кверху, что, по
моему убеждению, дало мне задумчивый вид, и сошел в диванную, где уже стоял
накрытый стол с образом и горевшими восковыми свечами. Папа в одно время со
мною вошел из другой двери. Духовник, седой монах с строгим старческим лицом,
благословил папа. Папа поцеловал его небольшую широкую сухую руку; я сделал то
же.
– Позовите
Вольдемара, – сказал папа. – Где он? Или нет, ведь он в университете
говеет.
– Он
занимается с князем, – сказала Катенька и посмотрела на Любочку. Любочка
вдруг покраснела отчего-то, сморщилась, притворясь, что ей что-то больно, и
вышла из комнаты. Я вышел вслед за нею. Она остановилась в гостиной и что-то
снова записала карандашиком на свою бумажку.
– Что,
еще новый грех сделала? – спросил я.
– Нет,
ничего, так, – отвечала она, краснея.
В
это время в передней послышался голос Дмитрия, который прощался с Володей.
– Вот,
тебе все искушение, – сказала Катенька, входя в комнату и обращаясь к
Любочке.
Я
не мог понять, что делалось с сестрой: она была сконфужена так, что слезы
выступили у нее на глаза и что смущение ее, дойдя до крайней степени, перешло в
досаду на себя и на Катеньку, которая, видимо, дразнила ее.
– Вот
видно, что ты иностранка (ничего не могло быть обиднее для Катеньки
названия иностранки, с этой-то целью и употребила его Любочка), – перед
этаким таинством, – продолжала она с важностью в голосе, – и ты меня
нарочно расстраиваешь… ты бы должна понимать… это совсем не шутка…
– Знаешь,
Николенька, что она написала? – сказала Катенька, разобиженная названием иностранки,
– она написала…
– Не
ожидала я, чтоб ты была такая злая, – сказала Любочка, совершенно
разнюнившись, уходя от нас, – в такую минуту, и нарочно, целый век, все
вводит в грех. Я к тебе не пристаю с твоими чувствами и страданиями.
|
