Увеличить |
Глава
XXXI
Сомме il faut
Уже
несколько раз в продолжение этого рассказа я намекал на понятие,
соответствующее этому французскому заглавию, и теперь чувствую необходимость
посвятить целую главу этому понятию, которое в моей жизни было одним из самых
пагубных, ложных понятий, привитых мне воспитанием и обществом.
Род
человеческий можно разделять на множество отделов – на богатых и бедных, на добрых
и злых, на военных и статских, на умных и глупых и т. д., и т. д., но
у каждого человека есть непременно свое любимое главное подразделение, под
которое он бессознательно подводит каждое новое лицо. Мое любимое и главное
подразделение людей в то время, о котором я пишу, было на людей comme il faut и
на comme il ne faut pas[99].
Второй род подразделялся еще на людей собственно не comme il faut и простой
народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные
отношения; вторых – притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их,
питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не
существовали – я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло,
первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек,
дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство
ненависти. «Для чего же ты хочешь говорить, как мы, когда не умеешь?» – с
ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие comme il faut были
ногти – длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и
разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное
выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие
признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он
принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки,
почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих
глазах положение человека. Сапоги без каблука с угловатым носком и концы
панталон узкие, без штрипок, – это был простой; сапог с узким
круглым носком и каблуком и панталоны узкие внизу, со штрипками, облегающие
ногу, или широкие, со штрипками, как балдахин стоящие над носком, – это
был человек mauvais genre[100],
и т. п.
Странно
то, что ко мне, который имел положительную неспособность к comme il faut, до
такой степени привилось это понятие. А может быть, именно оно так сильно вросло
в меня оттого, что мне стоило огромного труда, чтобы приобрести это comme il
faut. Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни шестнадцатилетнего
времени я потратил на приобретение этого качества. Всем, кому я подражал, –
Володе, Дубкову и большей части моих знакомых, – все это, казалось,
доставалось легко. Я с завистью смотрел на них и втихомолку работал над
французским языком, над наукой кланяться, не глядя на того, кому кланяешься,
над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и
скуки, над ногтями, на которых я резал себе мясо ножницами, – и все-таки
чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели. А комнату,
письменный стол, экипаж – все это я никак не умел устроить так, чтобы было
comme il faut, хотя усиливался, несмотря на отвращение к практическим делам, заниматься
этим. У других же без всякого, казалось, труда все шло отлично, как будто не
могло быть иначе. Помню раз, после усиленного и тщетного труда над ногтями, я
спросил у Дубкова, у которого ногти были удивительно хороши, давно ли они у
него такие и как он это сделал? Дубков мне отвечал: «С тех пор, как себя помню,
никогда ничего не делал, чтобы они были такие, я не понимаю, как могут быть
другие ногти у порядочного человека». Этот ответ сильно огорчил меня. Я тогда
еще не знал, что одним из главных условий comme il faut была скрытность в отношении
тех трудов, которыми достигается comme il faut.comme il faut было для меня не
только важной заслугой, прекрасным качеством, совершенством, которого я желал
достигнуть, но это было необходимое условие жизни, без которого не могло быть
ни счастия, ни славы, ничего хорошего на свете. Я не уважал бы ни знаменитого
артиста, ни ученого, ни благодетеля рода человеческого, если бы он не был comme
il faut. Человек comme il faut стоял выше и вне сравнения с ними; он
предоставлял им писать картины, ноты, книги, делать добро, – он даже
хвалил их за это: отчего же не похвалить хорошего, в ком бы оно ни было, –
но он не мог становиться с ними под один уровень, он был comme il faut, a они
нет, – и довольно. Мне кажется даже, что, ежели бы у нас был брат, мать
или отец, которые бы не были comme il faut, я бы сказал, что это несчастие, но
что уж между мной и ими не может быть ничего общего. Но ни потеря золотого времени,
употребленного на постоянную заботу о соблюдении всех трудных для меня условий
comme il faut, исключающих всякое серьезное увлечение, ни ненависть и презрение
к девяти десятым рода человеческого, ни отсутствие внимания ко всему
прекрасному, совершающемуся вне кружка comme il faut, – все это еще было
не главное зло, которое мне причинило это понятие. Главное зло состояло в том
убеждении, что comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, что
человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни
ученым, когда он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уж исполняет
свое назначение и даже становится выше большей части людей.
В
известную пору молодости, после многих ошибок и увлечений, каждый человек обыкновенно
становится в необходимость деятельного участия в общественной жизни, избирает
какую-нибудь отрасль труда и посвящает себя ей; но с человеком comme il faut
это редко случается. Я знал и знаю очень, очень много людей старых, гордых,
самоуверенных, резких в суждениях, которые на вопрос, если такой задастся им на
том свете: «Кто ты такой? и что там делал?» – не будут в состоянии ответить
иначе как: «Je fus un homme très comme il faut»[101].
Эта
участь ожидала меня.
|