Увеличить |
Глава
XXI
Князь Иван Иваныч
– Ну,
теперь последний визит на Никитскую, – сказал я Кузьме, и мы покатили к
дому князя Ивана Иваныча.
Пройдя
через несколько визитных испытаний, я обыкновенно приобретал самоуверенность и
теперь подъезжал было к князю с довольно спокойным духом, как вдруг мне вспомнились
слова княгини Корнаковой, что я наследник; кроме того, я увидел у крыльца два
экипажа и почувствовал прежнюю робость.
Мне
казалось, что и старый швейцар, который отворил мне дверь, и лакей, который
снял с меня шинель, и три дамы и два господина, которых я нашел в гостиной, и в
особенности сам князь Иван Иваныч, который в штатском сюртуке сидел на
диване, – мне казалось, что все смотрели на меня как на наследника, и
вследствие этого недоброжелательно. Князь был со мной очень ласков, поцеловал
меня, то есть приложил на секунду к моей щеке мягкие, сухие и холодные губы,
расспрашивал о моих занятиях, планах, шутил со мной, спрашивал, пишу ли я все
стихи, как те, которые написал в именины бабушки, и сказал, чтобы я приходил
нынче к нему обедать. Но чем больше он был ласков, тем больше мне все казалось,
что он хочет обласкать меня только с тем, чтобы не дать заметить, как ему
неприятна мысль, что я его наследник. Он имел привычку, происходившую от
фальшивых зубов, которых у него был полон рот, – сказав что-нибудь,
поднимать верхнюю губу к носу и, производя легкий звук сопения, как будто
втягивать эту губу себе в ноздри, и когда он это делал теперь, мне все
казалось, что он про себя говорил: «Мальчишка, мальчишка, и без тебя знаю:
наследник, наследник», и т. д.
Когда
мы были детьми, мы называли князя Ивана Иваныча дедушкой, но теперь, в качестве
наследника, у меня язык не ворочался сказать ему – «дедушка», а сказать – «ваше
сиятельство», – как говорил один из господ, бывших тут, мне казалось
унизительным, так что во все время разговора я старался никак не называть его.
Но более всего меня смущала старая княжна, бывшая тоже наследницей князя и
жившая в его доме. Во все время обеда, за которым я сидел рядом с княжной, я
предполагал, что княжна не говорит со мной потому, что ненавидит меня за то,
что я такой же наследник князя, как и она, и что князь не обращает внимания на
нашу сторону стола потому, что мы – я и княжна – наследники, ему одинаково
противны.
– Да,
ты не поверишь, как мне было неприятно, – говорил я в тот же день вечером
Дмитрию, желая похвастаться перед ним чувством отвращения к мысли о том, что я
наследник (мне казалось, что это чувство очень хорошее), – как мне
неприятно было нынче целых два часа пробыть у князя. Он прекрасный человек и
был очень ласков ко мне, – говорил я, желая, между прочим, внушить своему
другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал себя
униженным перед князем, – но, – продолжал я, – мысль о том, что
на меня могут смотреть, как на княжну, которая живет у него в доме и подличает
перед ним, – ужасная мысль. Он чудесный старик и со всеми чрезвычайно добр
и деликатен, а больно смотреть, как он мальтретирует эту княжну. Эти
отвратительные деньги портят все отношения! Знаешь, я думаю, гораздо бы лучше
прямо объясниться с князем, – говорил я, – сказать ему, что я его
уважаю как человека, но о наследстве его не думаю и прошу его, чтобы он мне
ничего не оставлял, и что только в этом случае я буду ездить к нему.
Дмитрий
не расхохотался, когда я сказал ему это; напротив, он задумался и, помолчав несколько
минут, сказал мне:
– Знаешь
что? Ты не прав. Или тебе не должно вовсе предполагать, чтоб о тебе могли думать
так же, как об этой вашей княжне какой-то, или ежели уж ты предполагаешь это,
то предполагай дальше, то есть что ты знаешь, что о тебе могут думать, но что
мысли эти так далеки от тебя, что ты их презираешь и на основании их ничего не
будешь делать. Ты предполагай, что они предполагают, что ты предполагаешь это…
но, одним словом, – прибавил он, чувствуя, что путается в своем
рассуждении, – гораздо лучше вовсе и не предполагать этого.
Мой
друг был совершенно прав; только гораздо, гораздо позднее я из опыта жизни
убедился в том, как вредно думать и еще вреднее говорить многое, кажущееся
очень благородным, но что должно навсегда быть спрятано от всех в сердце
каждого человека, – и в том, что благородные слова редко сходятся с
благородными делами. Я убежден в том, что уже по одному тому, что хорошее
намерение высказано, – трудно, даже большей частью невозможно, исполнить
это хорошее намерение. Но как удержать от высказывания благородно-самодовольные
порывы юности? Только гораздо позже вспоминаешь их и жалеешь о них, как о
цветке, который – не удержался – сорвал нераспустившимся и потом увидел на
земле завялым и затоптанным.
Я,
который сейчас только говорил Дмитрию, своему другу, о том, как деньги портят
отношения, на другой день утром, перед нашим отъездом в деревню, когда
оказалось, что я промотал все свои деньги на разные картинки и стамбулки, взял
у него двадцать пять рублей ассигнациями на дорогу, которые он предложил мне, и
потом очень долго оставался ему должен.
|