Глава
IX
Продолжение предыдущей
«Тогда
было страшное время, Николенька, – продолжал Карл Иваныч, – тогда был
Наполеон*. Он хотел завоевать Германию, и мы защищали свое отечество до
последней капли крови! und wir verteidigten unser Vaterland bis auf den letzten
Tropfen Blut!
Я
был под Ульм, я был под Аустерлиц! я был под Ваграм! ich war bei Wagram!»
– Неужели
вы тоже воевали? – спросил я, с удивлением глядя на него. – Неужели
вы тоже убивали людей?
Карл
Иваныч тотчас же успокоил меня на этот счет.
«Один
раз французский Grenadier отстал от своих и упал на дороге. Я прибежал с ружьем
и хотел проколоть его, aber der Franzose warf sein Gewehr und rief pardon[52], и я пустил
его!
Под
Ваграм Наполеон загнал нас на остров и окружил так, что никуда не было
спасенья. Трое суток у нас не было провианта, и мы стояли в воде по коленки.
Злодей Наполеон не брал и не пускал нас! und der Bösewicht Napoleon wollte uns
nicht gefangen nehmen und auch nicht freilassen!
На
четвертые сутки нас, слава богу, взяли в плен и отвели в крепость. На мне был
синий панталон, мундир из хорошего сукна, пятнадцать талеров денег и серебряные
часы – подарок моего папепьки. Французский Soldat все взял у меня. На мое
счастье, у меня было три червонца, которые маменька зашила мне под фуфайку. Их
никто не нашел!
В
крепости я не хотел долго оставаться и решился бежать. Один раз, в большой
праздник, я сказал сержанту, который смотрел за нами: «Господин сержант, нынче
большой праздник, я хочу вспомнить его. Принесите, пожалуйста, две бутылочки
мадер, и мы вместе выпьем ее». И сержант сказал: «Хорошо». Когда сержант принес
мадер и мы выпили по рюмочке, я взял его за руку и сказал: «Господин сержант,
может быть, у вас есть отец и мать?..» Он сказал: «Есть, господин Мауер…» –
«Мой отец и мать, – я сказал, – восемь лет не видали меня и не знают,
жив ли я, или кости мои давно лежат в сырой земле. О господин сержант! у меня
есть два червонца, которые были под моей фуфайкой, возьмите их и пустите меня.
Будьте моим благодетелем, и моя маменька всю жизнь будет молить за вас
всемогущего бога».
Сержант
выпил рюмочку мадеры и сказал: «Господин Мауер, я очень люблю и жалею вас, но
вы пленный, а я Soldat!» Я пожал его за руку и сказал: «Господин сержант! Ich
drückte ihm die Hand und sagte: «Herr Sergeant!»
И
сержант сказал: «Вы бедный человек, и я не возьму ваши деньги, но помогу вам.
Когда я пойду спать, купите ведро водки солдатам, и они будут спать. Я не буду
смотреть на вас».
Он
был добрый человек. Я купил ведро водки, и когда Soldat были пьяны, я надел
сапоги, старый шинель и потихоньку вышел за дверь. Я пошел на вал и хотел
прыгнуть, но там была вода, и я не хотел спортить последнее платье: я пошел в
ворота.
Часовой
ходил с ружьем auf und ab[53]
и смотрел на меня. «Qui
vive?» –sagte er auf einmal[54], и я молчал. «Qui vive?» –sagte er zum zweiten Mal[55], и я молчал. «Qui vive?» – sagte er zum dritten Mal[56], и я бегал. Я npuгнул в вода, влезал на
другой сторона и пустил.
Ich
sprang in’s Wasser, kletterte auf die andere Seite und machte mich aus dem
Staube.
Целую
ночь я бежал по дороге, но когда рассвело, я боялся, чтобы меня не узнали, и
спрятался в высокую рожь. Там я стал на коленки, сложил руки, поблагодарил отца
небесного за свое спасение и с покойным чувством заснул. Ich dankte dem
allmächtigen Gott für Seine Barmherzigkeit und mit beruhigtem Gefühl schlief
ich ein.
Я
проснулся вечером и пошел дальше. Вдруг большая немецкая фура в две вороные лошади
догнала меня. В фуре сидел хорошо одетый человек, курил трубочку и смотрел на
меня. Я пошел потихоньку, чтобы фура обогнала меня, но я шел потихоньку, и фура
ехала потихоньку, и человек смотрел на меня; я шел поскорее, и фура ехала
поскорее, и человек смотрел на меня. Я сел на дороге; человек остановил своих
лошадей и смотрел на меня. «Молодой человек, – он сказал, – куда вы
идете так поздно?» Я сказал: «Я иду в Франкфурт». – «Садитесь в мою фуру,
место есть, и я довезу вас… Отчего у вас ничего нет с собой, борода ваша не
брита и платье ваше в грязи?» – сказал он мне, когда я сел с ним. «Я бедный
человек, – я сказал, – хочу наняться где-нибудь на фабрик; а
платье мое в грязи оттого, что я упал на дороге». – «Вы говорите неправду,
молодой человек, – сказал он, – по дороге теперь сухо».
И
я молчал.
– Скажите
мне всю правду, – сказал мне добрый человек, – кто вы и откуда идете?
лицо ваше мне понравилось, и ежели вы честный человек, я помогу вам.
И
я все сказал ему. Он сказал: «Хорошо, молодой человек, поедемте на мою канатную
фабрик. Я дам вам работу, платье, деньги, и вы будете жить у меня».
И
я сказал: «Хорошо».
Мы
приехали на канатную фабрику, и добрый человек сказал своей жене: «Вот молодой
человек, который сражался за свое отечество и бежал из плена; у него нет ни
дома, ни платья, ни хлеба. Он будет жить у меня. Дайте ему чистое белье и
покормите его».
Я
полтора года жил на канатной фабрике, и мой хозяин так полюбил меня, что не
хотел пустить. И мне было хорошо. Я был тогда красивый мужчина, я был молодой,
высокий рост, голубые глаза, римский нос… и Madame L… (я не могу сказать ее
имени), жена моего хозяина, была молоденькая, хорошенькая дама. И она полюбила
меня.
Когда
она видела меня, она сказала: «Господин Мауер, как вас зовет ваша
маменька?» Я сказал: «Karlchen».
И
она сказала: «Karlchen! сядьте подле меня».
Я
сел подле ней, и она сказала: «Karlchen! поцелуйте меня».
Я
его поцеловал, и он сказал: «Karlchen! я так люблю вас, что не могу
больше терпеть», – и он весь задрожал».
Тут
Карл Иваныч сделал продолжительную паузу и, закатив свои добрые голубые глаза,
слегка покачивая головой, принялся улыбаться так, как улыбаются люди под
влиянием приятных воспоминаний.
«Да, –
начал он опять, поправляясь в кресле и запахивая свой халат, – много я
испытал и хорошего и дурного в своей жизни; но вот мой свидетель, – сказал
он, указывая на шитый по канве образок спасителя, висевший над его
кроватью, – никто не может сказать, чтоб Карл Иваныч был нечестный
человек! Я не хотел черной неблагодарностью платить за добро, которое мне
сделал господин L…, и решился бежать от него. Вечерком, когда все шли спать, я
написал письмо своему хозяину и положил его на столе в своей комнате, взял свое
платье, три талер денег и потихоньку вышел на улицу. Никто не видал меня, и я
пошел по дороге».
|