 Увеличить |
285
Ecelsior!
“Ты ни когда не будешь больше молиться, не будешь больше
поклоняться, никогда не успокоишься уже в бесконечном доверии — ты запретишь
себе останавливаться перед последней мудростью, последней благостью, последней
силою и распрягать свои мысли — у тебя нет вечно бодрствующего стража и друга
для твоих семи одиночеств — ты живешь без вида на гору, вершина которой
заснежена, а сердце полыхает огнем, — нет тебе ни воздаятеля, ни
последнего правщика (Verbesserer letzter Hand) — нет больше разума в том,
что свершается, ни любви в том, что свершится с тобой, — сердцу твоему
закрыто уже пристанище, где ему было что находить и нечего искать, — ты
сопротивляешься какому-то последнему миру, ты хочешь вечного круговорота войны
и мира — человек отречения, всего ли ты хочешь отречься? Кто же даст тебе силу
для этого? Никто еще не имел этой силы!” — Есть озеро, которое однажды
запретило себе изливаться и воздвигло плотину там, где оно прежде изливалось: с
тех пор это озеро поднимается все выше и выше. Наверное, именно это отречение и
ссудит нас силою, которою можно будет вынести и само отречение: наверное,
человек оттуда и начнет подниматься все выше и выше, где он перестает изливаться
в Бога.
286
Реплика.
Здесь все надежды; что, однако, увидите и услышите вы от
них, если в собственной своей душе вы не пережили блеск и жар и утренние зори?
Я могу лишь напомнить — большего я не могу! Двигать камнями, делать зверей
людьми — этого вы хотите от меня? Ах, если вы все еще камни и звери, поищите-ка
себе сперва своего Орфея!
287
Наслаждение слепотой.
“Мои мысли, — сказал странник своей тени, — должны
показывать мне, где я стою: но пусть они не выдают мне, куда я иду. Я
люблю быть в неведении относительно будущего и не желаю погибнуть от нетерпения
и предвкушения обещанных событий”.
288
Высокие настроения.
Мне кажется, что люди большей частью не верят вообще в
высокие настроения, разве что мгновенные, самое большее, на четверть
часа, — исключая тех немногих, которые по опыту знают большую длительность
высокого чувства. Но быть полностью человеком одного высокого чувства,
воплощением одного-единственного великого настроения — это до сих пор было
только мечтой и восхитительной возможностью: история не дает нам еще ни одного
достоверного примера тому. И все-таки она смогла бы однажды родить и таких
людей — там, где было бы создано и определено множество подходящих условий,
которых теперь не в состоянии сколотить даже самая счастливая случайность. Быть
может, для этих будущих душ обычным оказалось бы как раз то состояние, которое
до сих пор лишь временами проступало в наших душах в виде содрогающего их
исключения: беспрестанное движение между высоким и глубоким и чувство высокого
и глубокого, как бы постоянное восхождение по лестнице и в то же время
почивание на облаках.
289
По кораблям!
Если подумают о том, как действует на каждого человека общее
философское оправдание его образа жизни и мыслей — именно, подобно греющему,
благословляющему, оплодотворяющему, только ему и светящему солнцу, — если
подумают о том, сколь независимым от похвалы и порицания, самодовольным,
богатым, щедрым на счастье и доброжелательство делает оно его, как оно, не
переставая, продолжает превращать зло в добро, доводит все силы до цветения и
созревания и не дает взойти малому и большому сорняку скорби и досады, —
то, снедаемые томлением, воскликнут наконец: о, если бы было создано еще много
таких солнц! И злой, и несчастный, и исключительный человек — все они должны
иметь свою философию, свое право, свой солнечный свет! Никакого сострадания к
ним! — нам должно разучиться этому припадку спеси, как бы долго ни училось
и выучивалось человечество доселе именно ему, — никаких исповедников,
заклинателей душ и грехоотводников (Sundenvergeber)! Но новой справедливости!
И новых призывов! Новых философов! И моральная Земля кругла! И у моральной
Земли есть свои антиподы! И у антиподов есть свои права на существование!
Предстоит еще открыть Новый свет — и не один! По кораблям, вы, философы!
290
Одно необходимо.
“Придавать стиль” своему характеру — великое и редкое
искусство! В нем упражняется тот, кто, обозрев все силы и слабости, данные ему
его природой, включает их затем в свои художественные планы, покуда каждая из
них не предстанет самим искусством и разумом, так что и слабость покажется
чарующей. Вот тут надо будет прибавить много чего от второй натуры, вон там
отсечь кусок первой натуры — оба раза с долгим прилежанием и ежедневными
стараниями. Вот здесь припрятана какая-то уродливость, не дающая себя урезать,
а там уже она выглядит чем-то возвышенным. Много смутного, сопротивляющегося
формированию накоплено для дальнейшего использования: оно должно заманивать в
неизмеримые дали. Наконец, когда творение завершено, обнаруживается, что оно
было непреложностью вкуса, одинаково господствовавшего и формировавшего как в
великом, так и в малом: хороший ли это был вкус или плохой, не так важно, как
думают, — достаточно и того, что это просто вкус! — Найдутся сильные,
властолюбивые натуры, которые в этой непреложности, в этой связности и
законченности, подчиненной собственному закону, будут вкушать самое утонченное
наслаждение; страстность их властной воли получит облегчение при виде всякой
стилизованной природы, всякой побежденной и служащей природы; даже если им
придется сооружать дворцы и разбивать сады, они будут изо всех сил
сопротивляться тому, чтобы не дать волю природе. — Напротив, есть слабые,
не совладеющие с собой характеры, которые ненавидят связность стиля:
они чувствуют, что, если применить к ним самим такую горько-злобную
непреложность, это непременно опошлит их под ее гнетом- служа, они
становятся рабами, и им ненавистно служение. Такие умы — а они могут быть умами
первого ранга — всегда тщатся подлаживать или истолковывать самих себя и свое
окружение под свободную природу — выглядеть дикими, произвольными,
фантастичными, беспорядочными, внезапными; и, поступая так, они делают хорошо,
поскольку только так делают они хорошо самим себе! Ибо одно необходимо — чтобы
человек достиг удовлетворенности собою, — будь это с помощью той
или иной поэзии и искусства: лишь тогда выглядит человек вообще сносным! Кто
недоволен собою, тот постоянно готов мстить за это: мы, прочие, окажемся его
жертвами, хотя бы уже в том, что вечно должны будем выносить его гнусный вид.
Ибо вид гнусного оскверняет и омрачает.
|
