 Увеличить |
40
О недостатке благородной формы.
Солдаты и командиры находятся все еще в гораздо лучших
отношениях друг к другу, чем рабочие и работодатели. По крайней мере, всякая
основанная на милитаризме культура и поныне стоит выше всех так называемых
индустриальных культур: последние в их нынешнем обличье представляют собою
вообще пошлейшую форму существования из всех когда-либо бывших. Здесь действует
просто закон нужды: хотят жить и вынуждены продавать себя, но презирают того,
кто пользуется этой нуждою и покупает себе рабочего. Странно, что под
гнетом могущественных, внушающих страх, даже ужасных личностей — тиранов и
полководцев — порабощение ощущается далеко не столь мучительно, как под гнетом
неизвестных и неинтересных личностей, каковыми являются все эти индустриальные
магнаты: в работодателе рабочий видит по обыкновению лишь хитрого, сосущего
кровь, спекулирующего на всяческой нужде пса в человеческом обличье, чье имя,
вид, нравы и репутация ему совершенно безразличны. Фабрикантам и крупным
торговым предпринимателям, по-видимому, слишком не хватало до сих пор всех тех
форм и отличий высшей расы, которыми только и становятся личности интересными;
обладай они благородством потомственного дворянства во взгляде и осанке, может
статься, и вовсе не существовало бы социализма масс. Ибо эти последние, по
сути, готовы ко всякого рода рабству, предположив, что стоящий над ними
повелитель постоянно удостоверяет себя как повелителя, как рожденного повелевать, —
и делает это благородством своей формы! Самый пошлый человек чувствует, что
благородство не подлежит импровизации и что следует чтить в нем плод долгих
времен, — но отсутствие высшей формы и пресловутая вульгарность
фабрикантов с их красными жирными руками наводят его на мысль, что здесь это
было делом только случая и счастья — возвышение одного над другими: что
ж, так решает он про себя, испытаем и мы однажды случай и счастье!
Бросим и мы однажды игральные кости! — и начинается социализм.
41
Против раскаяния.
Мыслитель видит в своих собственных поступках попытки и
вопросы разъяснить себе нечто: удача и неудача являются для него прежде всего ответами.
А сердиться на то, что нечто не удалось, или даже чувствовать раскаяние —
это предоставляет он тем, которые делают что-то потому, что им приказано это, и
которым приходится ждать порки, если милостивый хозяин будет недоволен
результатом.
42
Работа и скука.
Искать себе работы ради заработка — в этом нынче сходны
между собой почти все люди цивилизованных стран; всем им работа предстает как
средство, а не сама цель; оттого они обнаруживают столь мало разборчивости в
выборе работы, допустив, что она сулит им немалый барыш. Но есть и редкие люди,
которые охотнее погибли бы, чем работали бы без удовольствия от
работы, — те разборчивые, трудноудовлетворяемые люди, которых не заманишь
хорошей прибылью, ежели сама работа не есть прибыль всех прибылей. К этой
редкой породе людей принадлежат художники и созерцатели всякого рода, но также
и те праздные гуляки, которые проводят жизнь в охоте, путешествиях или в
любовных похождениях и авантюрах. Все они лишь в той мере ищут работы и нужды,
в какой это сопряжено с удовольствием, будь это даже тяжелейший, суровейший
труд. Иначе они остаются решительными лентяями, хотя бы лень эта и сулила им
обнищание, бесчестье, опасность для здоровья и жизни. Скуки они страшатся не
столь сильно, как работы без удовольствия: им даже потребна многая скука для
лучшего выполнения их работы. Мыслителю и всем изобретательным умам
скука предстает как то неприятное “безветрие” души, которое предшествует
счастливому плаванию и веселым ветрам; он должен вынести ее, должен переждать
в себе ее действие. — Это как раз и есть то, чего никак не
могут требовать от себя более убогие натуры! Отгонять от себя скуку любым путем
— пошло, столь же пошло, как работать без удовольствия. Азиатов, пожалуй,
отличает от европейцев то, что они способны к более длительному, глубокому
покою, чем последние; даже их наркотики действуют медленно и требуют терпения,
в противоположность отвратительной внезапности европейского яда — алкоголя.
43
Что выдают законы.
Весьма ошибаются, когда изучают уголовные законы
какого-нибудь народа так, как если бы они были выражением его характера; законы
выдают не то, что есть народ, а то, что кажется ему чуждым, странным,
чудовищным, чужеземным. Законы относятся к исключениям нравственной стороны
нравов (Sittlichkeitbder Sitte), и суровейшие наказания касаются того, что
сообразно нравам соседнего народа, Так, у вагабитов есть лишь два смертных
греха: почитать иного Бога, чем Бога вагабитов, и — курить (это называется у
них “постыдным видом пьянства”). “А как обстоит дело с убийством и
прелюбодеянием?” — удивленно спросил англичанин, узнав об этом. “Эй! Бог милосерд
и сострадателен!” — ответил старый вождь. — Так, и у древних римлян
существовало представление, что женщина может лишь двояким образом смертельно
согрешить: однажды через прелюбодеяние, затем — через винопитие. Старый Катон
полагал, что поцелуи между родственниками лишь потому вошли в обычай, чтобы
держать женщин в этом пункте под контролем; поцелуй дал бы понять:
дотрагивалась ли она до вина? На деле женщин, уличенных в опьянении, наказывали
смертью, и, разумеется, не потому лишь, что женщины под воздействием вина иной
раз отучаются вообще отказывать; римляне боялись прежде всего оргиастического и
дионисического существа, время от времени наведывающегося к женщинам
европейского Юга в ту пору, когда вино было еще в Европе в новинку, видя в этом
чудовищное преклонение перед иноземщиной, подрывающее основу римского
мировосприятия; это было для них равносильно измене Риму, чужеземной аннексии.
|
