 Увеличить |
29
Привиратели.
Когда во Франции начали оспаривать, а стало быть, и защищать
Аристотелевы единства, можно было вновь заметить то, что так часто бросается в
глаза и что, однако, видят столь неохотно: налгали себе основания, ради
которых эти законы должны были существовать, просто чтобы не признаться себе,
что привыкли к их господству и не желают больше ничего другого. И так это
делается, и делалось всегда, в каждой господствующей морали и религии:
основания и умыслы, лежащие за привычкой, привираются к ней всякий раз, когда
иным людям приходит в голову оспаривать привычку и спрашивать об
основаниях и умыслах. Здесь коренится великая бесчестность консерваторов всех
времен: они суть привиратели (Hinzu-Lugner).
30
Комедия знаменитых.
Знаменитые люди, которые нуждаются в своей славе,
как, скажем, все политики, никогда не выбирают себе союзников и друзей без
задней мысли: от одного они хотят некоего подобия блеска и отблеска своей
добродетели, от другого способности нагнетать страх некоторыми опасными
свойствами, которые каждый за ним признает, у третьего они крадут его репутацию
праздного лежебоки, поскольку это содействует их собственным целям — казаться
порою нерадивыми и косными; тем самым остается незамеченным то, что они всегда
в засаде; им нужно иметь в своем окружении и как бы в качестве их наличного Я
то фантазера, то знатока, то мечтателя-мыслителя, то педанта, но пройдет
время, и они уже не нуждаются в них! И так беспрестанно отмирают их окружения и
фасады, в то время как все, казалось бы, тщится проникнуть в это окружение и
стать их “характером”: в этом они схожи с большими городами. Их репутация, как
и их характер, постоянно меняется, поскольку этой перемены требуют их
изменчивые средства, выставляющие напоказ со сцены то одно, то другое
действительное или мнимое свойство: их друзья и союзники принадлежат, как было
сказано, к аксессуарам этой сцены. Напротив, тем прочнее, тверже и
блистательнее должно оставаться то, чего они желают, — хотя и это подчас
нуждается в своей комедии и своем спектакле.
31
Торговля и дворянство.
Продавать и покупать считается нынче столь же обычным делом,
как искусство читать и писать; нынче каждый, даже не будучи купцом,
обнаруживает в этом достаточную смекалку и изо дня в день упражняется в этой
технике, — точно так же, как некогда, в более дикие времена, каждый был
охотником и ежедневно упражнялся в искусстве охоты. Тогда охота была обычным
занятием, но, подобно тому как она, в конечном счете, стала привилегией
могущественных и знатных людей и утратила тем самым характер повседневности и
расхожести — оттого именно, что перестала быть необходимой и сделалась
предметом каприза и роскоши, — так могло бы однажды статься и с куплей-продажей.
Можно вообразить себе такое состояние общества, где ни что не покупается и не
продается и где необходимость в этой технике постепенно полностью отпадает;
тогда, пожалуй, отдельные личности, менее подчиненные закону всеобщего
распорядка, позволят себе куплю-продажу как некую роскошь ощущения. Тогда лишь
стала бы торговля благородным занятием, и дворяне, возможно, предавались бы ей
столь же охотно, как войнам и политике, в то время как оценка политики,
напротив, могла бы совершенно измениться. Уже теперь она перестает быть делом
рук дворянина, и не исключено, что в один прекрасный день ее сочтут столь
пошлым занятием, что она, подобно всей партийной и злободневной литературе,
очутится под рубрикой “проституции духа”
32
Нежелательные ученики.
Что мне делать с этими обоими юношами! — воскликнул
негодующе один философ, который “развращал” юношество так, как некогда
развращал его Сократ, — я вовсе не желал бы себе таких учеников. Этот вот
не может сказать “нет”, а тот всему говорит “и да, и нет”. Если они постигнут
мое учение, то первый будет слишком страдать, ибо мой образ мыслей
требует воинственной души, умения причинять боль, радости отрицания, закаленной
кожи — он зачахнет от наружных и внутренних ран. А другой будет из каждой
занимающей его вещи гримировать себе посредственность, превращая ее самое в
посредственность, — такого ученика желаю я своему врагу!
33
Вне аудитории.
“Чтобы доказать Вам, что человек, в сущности, принадлежит к
породистым животным, я напомнил бы Вас, сколь легковерным был он в течение
столь долгого времени. Только теперь, когда вышли все сроки и после чудовищного
самопреодоления, стал он недоверчивым животным — да! человек ныне злее,
чем когда-либо”. — Я не понимаю этого: с чего бы это человеку быть теперь
недоверчивее и злее? — “Потому что теперь он имеет науку — нуждается в
ней!”
|
