 Увеличить |
55
Последнее благородство.
Что же делает “благородным”? Конечно, не то, что приносят
жертвы: и буйный сладострастник приносит жертвы. Конечно, не то, что вообще
предаются страстям: есть и постыдные страсти. Конечно, не то, что бескорыстно
делают что-то другим: быть может, как раз в благороднейшем и явлена величайшая
последовательность своекорыстия. — Но то, что страсть, охватывающая
благородного, есть некая особенность, неведомая ему, — применение редкого
и единичного масштаба и почти умопомешательства — чувство жара в вещах,
предстающих всем другим холодными на ощупь, — разгадка ценностей, для
которых еще не изобретено весов, — жертвоприношение на алтарях,
посвященных неведомому Богу, — храбрость без взыскания почестей —
самодовольство, обладающее избытком и сообщающееся людям и вещам. Словом,
редкое качество и пребывание в неведении относительно этой редкости — вот что
до сих пор делало благородным. Но пусть при этом примут во внимание, что таким
путем были несправедливо оценены и в целом оклеветаны в пользу исключений все
обычные, наиболее свойственные человеку и необходимые качества, короче, все
содействующее сохранению рода и вообще всякое правило. Стать защитником
правила — таковой, пожалуй, могла бы быть последняя форма и утонченность, в
которой проявится на земле благородство.
56
Жажда страданий.
Когда я думаю о страстном желании что-либо предпринять,
постоянно щекочущем и дразнящем миллионы юных европейцев, которые не могут
выносить скуки и самих себя, я понимаю, что им должно быть присуще желание
как-то пострадать, чтобы почерпнуть из этого страдания некое правдоподобное
основание для поступков и действий. Нужна нужда! Отсюда крики политиков, отсюда
все эти ложные, присочиненные, преувеличенные “бедствия” всевозможных классов и
слепая готовность верить в них. Эта молодежь требует, чтобы извне нагрянуло
или предстало взору — не счастье, нет, — а само несчастье, и ее фантазия
уже наперед суетится в попытках создать из этого некое чудовище, с тем чтобы
после суметь бороться с неким чудовищем. Если бы эти нуждолюбцы чувствовали в
себе силу изнутри приносить самим себе пользу, изнутри причинять самим себе
зло, они сумели бы также изнутри сотворить себе собственную, самособственную
нужду. Их открытия смогли бы тогда быть более утонченными, а их удовлетворение
звучало бы как хорошая музыка, тогда как нынче они загружают мир своими криками
о нужде и, стало быть, весьма часто уже и чувством нужды! Они не в
силах ничего поделать с собой, — и вот они накликают несчастье других: им
всегда нужны другие! И всегда все новые другие! — Виноват, друзья мои, я
рискнул накликать мое счастье.
ВТОРАЯ КНИГА57
Реалистам.
Вы. Трезвые люди, чувствующие себя вооруженными против
страстей и фантазерства и охотно старающиеся выдать свою пустоту за гордость и
украшение, — вы называете себя реалистами и даете понять, что мир в действительности
сотворен так, каким он предстает вам, — что лишь перед вами предстает
действительность разоблаченной и что сами вы, пожалуй, составляете лучшую ее
часть — о вы, возлюбленные Саисские изваяния! Но даже в самом разоблаченном
состоянии не предстаете ли и сами вы все еще в высшей степени страстными и
темными существами, сродни рыбам, и не слишком ли схожи вы все еще с влюбленным
художником? — а что для влюбленного художника “действительность”! Вы все
еще торгуете вразнос оценками вещей, убегающих корнями в страсти и влюбленности
прошедших столетий! Все еще прохвачена ваша трезвость сокровенным и
неискоренимым опьянением! Ваша любовь к “действительности”, например, — о,
до чего же это старая-престарая “любовь”! В каждом ощущении, в каждом чувственном
впечатлении явлен обломок этой старой любви, и равным образом сюда вплетены
фантастика, предрассудки, неразумие, неведение, страх и мало ли что еще. Вот
эта гора! Вон то облако! Что в них “действительного”? Стряхните-ка однажды с
них иллюзию и всю человеческую примесь, вы, трезвые! Да если бы только
вы смогли это! Если бы вам удалось забыть ваше происхождение, ваше прошлое,
ваше детство — всю вашу человечность и животность! Для нас не существует
никакой “действительности” — да и для вас тоже, вы, трезвые, — мы далеко
не так чужды друг другу, как вы думаете, и, возможно, наша добрая воля выйти из
опьянения в такой же степени заслуживает внимания, как и ваша вера в то, что вы
вообще неспособны на опьянение.
58
Только как творящие.
Это стоило мне величайших усилий и все еще стоит мне
величайших усилий — осознать, что несказанно большее содержание заключается в
том, как называются вещи, чем в самих вещах. Репутация, имя и внешний
облик, значимость, расхожая мера и вес какой-либо вещи — поначалу чаще всего
нечто ложное и произвольное, наброшенное на вещь, как платье, и совершенно
чуждое ее сущности и даже ее коже, — постепенно как бы прирастают к вещи и
врастают в нее вследствие веры в них и их дальнейшего роста от поколения к
поколению: первоначальная иллюзия почти всегда становится, в конечном счете,
сущностью и действует как сущность! Каким бы глупцом был тот, кто
возомнил бы, что достаточно указать на это происхождение и туманный покров этой
химеры, чтобы уничтожить считающийся реальным мир, так называемую
“действительность”! Лишь в качестве творящих можем мы уничтожать! — Но не
забудем и того, что достаточно сотворить новые имена, оценки и вероятности,
чтобы на долгое время сотворить новые “вещи”.
|
