 Увеличить |
111
Происхождение логического.
Откуда в человеческой голове возникла логика? Наверное, из
нелогики (Unlogik), царство которой первоначально должно было быть огромным. Но
бесчисленное множество существ, умозаключающих иначе, чем умозаключаем теперь
мы, погибло: это могло бы даже в большей степени отвечать действительности!
Кто, например, недостаточно часто умел находить “одинаковое” в отношении пищи
или враждебных ему зверей, кто, стало быть, слишком медленно обобщал, слишком
осторожничал в обобщении, тот имел меньше шансов на дальнейшую жизнь, чем
кто-либо, который во всем схожем тотчас же отгадывал одинаковость. Но
преобладающая склонность обращаться со схожим, как с одинаковым, нелогичная
склонность — ибо на деле не существует ничего одинакового, — заложила
впервые всю основу логики. Равным образом для возникновения столь необходимого
для логики понятия субстанции, хотя ему в самом строгом смысле не соответствует
ничего действительного, понадобилось в течение длительного времени не видеть и
не воспринимать изменчивого характера вещей; недостаточно зоркие сущ5ства
обладали преимуществом над теми, кто видел все “в потоке”. Сама по себе всякая
высокая степень осторожности в умозаключениях, всякая скептическая склонность
есть уже большая опасность для жизни. Ни одно живое существо не уцелело бы, не
будь в нем чрезвычайно сильно развита противоположная склонность — “скорее
утверждать, чем приостанавливать суждение, скорее заблуждаться и измышлять, чем
выжидать, скорее соглашаться, чем отрицать, скорее осуждать чем быть
справедливым. — Протекание логических мыслей и умозаключений в нашем
теперешнем мозгу соответствует процессу и борьбе влечений, которые в
отдельности и сами по себе — исключительно не логичны и не справедливы; мы
узнаем обыкновенно лишь результат борьбы: столь быстро и столь скрытно
разыгрывается в нас нынче этот древнейший механизм.
112
Причина и следствие.
Мы называем это “объяснением”, но это — “описание”: то, что
отличает нас от более древних ступеней познания и науки. Мы описываем лучше, а
объяснения наши столь же никчемны, как и у всех прежних людей. Мы открыли
многократную последовательность там, где наивный человек и исследователь,
принадлежащий к более древним культурам, видел лишь двоякое, “причину” и
“следствие”, как было принято говорить; мы довели до совершенства образ
становления, но не вышли за рамки самого образа. Во всяком случае, ряд “причин”
предстает нам в гораздо более законченном виде; мы заключаем: вот это должно
сначала произойти, дабы воспоследовало вон то, — но при этом мы не понимаем
ровным счетом ничего. Качество, например, при каждом химическом соединении
по-прежнему выглядит “чудом”, как и всякое поступательное движение; никто еще
толком не “объяснил” толчка. Да и как могли бы мы объяснить его! Мы оперируем
сплошь и рядом несуществующими вещами: линиями, поверхностями, телами, атомами,
делимыми временами, делимыми пространствами — какое тут может быть еще
объяснение, когда мы заведомо все превращаем в образ, наш образ! Вполне
достаточно и того, что мы рассматриваем науку как по возможности точное
очеловечение вещей; описывая вещи и их последовательность, мы учимся с большей
точностью описывать самих себя. Причина и следствие: подобного раздвоения,
вероятно, нигде и не существует — в действительности нам явлен некий континуум,
из которого мы урываем два-три куска, поскольку и само движение мы воспринимаем
всегда лишь в изолированных пунктах, стало быть, не видим его, а заключаем к
нему. Внезапность, с которой выделяются многие следствия, вводит нас в заблуждение;
но эта внезапность существует только для нас. Бесконечное множество событий,
ускользающих от нас, сжато в этой секунде внезапности. Интеллект, который видел
бы причину и следствие как континуум, а не, на наш лад, как расчлененность и
раздробленность — который видел бы поток событий, — отбросил бы понятия
причины и следствия и отвергнул бы всякую обусловленность.
113
К учению о ядах.
Как много сил требуется собрать воедино, чтобы возникло
научное мышление, и все эти необходимые силы должны были быть в отдельности
найдены, развиты и задействованы! В своей изолированности, однако, они весьма
часто оказывали совершенно иное воздействие, чем теперь, когда в пределах
научного мышления они ограничивают друг друга и соблюдают взаимную дисциплину:
они действовали как яды, например, импульсы сомнения, отрицания, выжидания,
накопления, разрешения. Многие гекатомбы людей были принесены в жертву, прежде
чем эти импульсы научились понимать свою совместность и чувствовать себя
совокупно функциями единой организующей силы в человеке! И сколь далеки мы еще
от того момента, где научное мышление соединяется с художественными
способностями и практической житейской мудростью и образует более высокую
органическую систему, в сравнении с которой ученый, врач, художник и
законодатель, как они явлены нам нынче, должны будут предстать убогими
антикварными предметами.
114
Объем морального.
Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с
помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей
честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме
моральных, даже в области чувственного восприятия.
|
