 Увеличить |
24
Различное недовольство.
Слабые и как бы по-женски недовольные люли изобразительны по
части украшения и углубления жизни% сильные недовольные — мужчины среди них,
продолжая говорить образно, — по части улучшение и обеспечения жизни.
Первые обнаруживают свою слабость и женоподобие в том, что время от времени
охотно дают себя обманывать и довольствуются уже малой толикой хмеля и
мечтательности, но в целом никогда не бывают удовлетворенными и страдают от
неисцелимости своего недовольства; поверх этого они являются покровителями всех
тех, кто умеет создавать опийные и наркотические утешения, и именно поэтому
питают злобу к тому, кто ценит врача выше священника, — тем самым они
поддерживают продолжительность действительных бедственных состояний!
Если бы в Европе со времен Средневековья не существовало колоссального
количества недовольных этого рода, то возможно, что этой прославленной
европейской способности к постоянному преобразованию не было бы и в
помине; ибо притязания сильных недовольных слишком грубы и, по сути, слишком
непритязательны, чтобы нельзя было однажды окончательно успокоить их. Китай
являет пример страны, где недовольство в целом и способность к преобразованию
вымерли много веков тому назад; но социалисты и прислужники государственных
идолов Европы легко смогли бы с помощью своих мер по улучшению и обеспечению
жизни создать и в Европе китайские порядки и китайское “счастье”, допустив, что
им удалось бы прежде искоренить те более болезненные, более нежные,
женственные, покуда еще изобилующие недовольство и романтику. Европа — это
больной, который в высшей степени обязан своей неизлечимости и вечному
преобразованию своего страдания: эти постоянно новые состояния, эти столь же
постоянно новые опасности, болячки и паллиативы породили вконец ту
интеллектуальную чуткость, которая есть почти что гениальность, и во всяком
случае мать всяческой гениальности.
25
Не предназначено для познания.
Существует некое отнюдь не редкое дурацкое смирение,
погрязший в котором раз и навсегда оказывается непригодным к тому, чтобы быть
учеником познания. Именно: в тот момент, когда человек этого типа воспринимает
нечто необычное, он словно бы вертится на ноге и говорит себе: “Ты ошибся! Где
был твой ум! Это не может быть истиной!” — вот же, вместо того, чтобы еще раз
острее вглядеться и вслушаться, он бежит, словно запуганный, прочь от необычной
вещи и тщится как можно скорее выбросить ее из головы. Его внутренний канон
гласит: “Я не хочу видеть ничего такого, что противоречит обычному мнению о
вещах! Разве я создан для того, чтобы открывать новые истины? И старых
уже предостаточно”.
26
Что значит жизнь?
Жить — это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что
хочет умереть; жить — это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему, что
становится слабым и старым в нас, и не только в нас. Жить — значит ли это,
следовательно: быть непочтительным к умирающим, отверженным и старым? Быть
всегда убийцею? — И все-таки старый Моисей сказал: “Не убий!”
27
Отрекающийся.
Что делает отрекающийся? Он стремится к более высокому миру,
он хочет улететь дальше и выше, чем все положительные люди, — он отбрасывает
прочь многое, что отягчило бы его полет, и, между прочим, многое, что ему
дорого и мило: он жертвует этим своему стремлению ввысь. Эта жертва, это
отбрасывание и есть то именно, что единственно заметно в нем: оттого и
прозывают его отрекающимся, и как таковой стоит он перед нами, закутанный в
свой капюшон и словно душа своей власяницы. Его, однако, вполне устраивает
эффект, который он на нас производит: он хочет скрыть от нас свои желания, свою
гордость, свои намерения взлететь над нами. — Да! Он умнее, чем мы
думали, и так вежлив к нам — этот утверждающий! Ибо таков он, подобно нам, даже
когда он отрекается.
28
Вредить лучшими своими качествами.
Наши силы временами так увлекают нас, что мы не в состоянии
больше выдерживать своих слабостей и гибнем от них: мы даже предвидим этот
исход и, несмотря на это, не желаем ничего иного. Тогда мы становимся жестокими
к тому в нас, что хочет быть пощаженным, и наше величие есть само наше
жестокосердие. — Такое переживание, которое мы в конечном счете должны оплатить
собственной жизнью, оказывается символичным для всего образа действий великих
людей по отношению к другим людям и к их времени — именно лучшими своими
качествами, тем, на что толькоони и способны, они губят множество
слабых, неуверенных, становящихся, тщащихся людей и оттого вредны. Может даже
случиться, что они в целом только вредят, ибо лучшее в них принимается и как бы
испивается такими людьми, которые теряют от него. Как от слишком крепкого
напитка, рассудок и самолюбие: они пьянеют настолько, что вынуждены спотыкаться
и обламывать себе ноги на всех околицах, куда влечет их хмель.
|
