 Увеличить |
473
Социализм
в отношении его средств. Социализм есть фантастический младший брат почти
отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления,
следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты
государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже
превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности;
последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет
реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего
родства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как
старый типичный социалист Платон – при дворе сицилийского тирана; он приветствует
цезаристское могущественное государство века (а при случае и содействует ему),
потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но даже это наследство
было бы недостаточно для его целей, он нуждается в такой верноподданнической
покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала
доселе; и так как он уже не может рассчитывать на старое религиозное
благоговение перед государством, а, напротив, непроизвольно должен содействовать
его устранению – потому что он стремится к устранению всех существующих государств, –
то ему остается надеяться лишь на краткое и случайное существование с помощью самого
крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти
и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово «справедливость»,
чтобы совершенно лишить их разума (после того, как этот разум уже сильно
пострадал от полуобразованности) и внушить им добрую совесть для той злой игры,
которую они должны разыграть. – Социализм может послужить к тому, чтобы
особенно грубо и внушительно убедить в опасности всякого накопления
государственной власти и в этом смысле внушить вообще недоверие к государству.
Когда его хриплый голос присоединяется к боевому кличу «как можно больше
государства», то сначала этот клич становится шумнее, чем когда-либо; но скоро
с тем большей силой доносится и противоположный клич: «как можно меньше
государства!»
474
Страх
государства перед духовным развитием. Греческий полис, подобно всякой организованной
политической силе, был исключительно недоверчивым к росту образования; его
могущественная основная тенденция оказывала почти всегда лишь парализующее и
задерживающее действие на этот рост. Он не хотел допустить никакой истории,
никакого движения культуры; установленное государственным законом воспитание
должно было быть обязательным для всех поколений и удерживать их на одном
уровне. И не иного хотел позднее также Платон для своего идеального
государства. Таким образом, культура развилась вопреки полису; правда, косвенно
и против своей воли последний содействовал этому развитию, поскольку честолюбие
отдельной личности возбуждалось в полисе в высочайшей степени, так что, раз
попав на путь духовного развития, она шла по нему до самого конца. Против этого
нельзя ссылаться на прославляющую речь Перикла; ибо она есть лишь большой оптимистический
вымысел, рисующий мнимо необходимую связь между полисом и афинской культурой;
эта речь служит у Фукидида, непосредственно перед наступлением ночи в Афинах
(чумы и потери традиции), как бы просветляющей вечерней зарей, при свете
которой забываешь о плохом дне, который ей предшествовал.
475
Европейский
человек и уничтожение наций. Торговля и промышленность, общение через письма и
книги, общность всей высшей культуры, быстрая перемена дома и местности, теперешняя
кочевая жизнь всех не-землевладельцев – все эти условия неизбежно ведут за
собой ослабление и в конце концов уничтожение наций, по крайней мере
европейских; так что из всех них, в результате непрерывных скрещиваний, должна
возникнуть смешанная раса – раса европейского человека. Этой цели сознательно
или бессознательно противодействует теперь обособление наций через возбуждение
национальной вражды, но все же смешение медленно подвигается вперед, несмотря
на временные обратные течения; этот искусственный национализм, впрочем, столь
же опасен, как был опасен искусственный католицизм, ибо он, по существу, есть
насильственное чрезвычайное и осадное положение, которое немногие устанавливают
над многими, и нуждается в хитрости, лжи и насилии, чтобы сохранить свою
репутацию. Не интерес многих (народов), как обыкновенно говорится, а прежде
всего интерес правящих династий, далее – определенных классов торговли и
общества влечет к национализму; кто раз постиг это, тот должен безбоязненно
выдавать себя за доброго европейца и активно содействовать слиянию наций; этому
делу немцы могут оказать помощь в силу их старого испытанного свойства быть
толмачами и посредниками народов. – Кстати: вся проблема евреев имеет
место лишь в пределах национальных государств, так как здесь их активность и
высшая интеллигентность, их от поколения к поколению накоплявшийся в школе
страдания капитал ума и воли должны всюду получить перевес и возбуждать зависть
и ненависть; поэтому во всех теперешних нациях – и притом чем более последние
снова хотят иметь национальный вид – распространяется литературное бесчинство
казнить евреев, как козлов отпущения, за всевозможные внешние и внутренние
бедствия. Раз дело будет идти уже не о консервировании наций, а о создании
возможно крепкой смешанной европейской расы, – еврей будет столь же пригодным
и желательным ингредиентом, как и всякий другой национальный остаток.
Неприятные и даже опасные свойства имеются у каждой нации, у каждого человека;
жестоко требовать, чтобы еврей составлял исключение. Пусть даже эти свойства
имеют у него особенно опасный и устрашающий характер; и, быть может, новейший
еврей-биржевик есть самое отвратительное изобретение всего человеческого рода.
Тем не менее я хотел бы знать, сколько снисхождения следует оказать в общем
итоге народу, который, не без нашей совокупной вины, имел наиболее
многострадальную историю среди всех народов и которому мы обязаны самым
благородным человеком (Христом), самым чистым мудрецом (Спинозой), самой
могущественной книгой и самым влиятельным нравственным законом в мире. Сверх
того: в самую темную пору средневековья, когда азиатские тучи тяжело облегли
Европу, именно иудейские вольнодумцы, ученые и врачи удержали знамя просвещения
и духовной независимости под жесточайшим личным гнетом и защитили Европу против
Азии; их усилиям мы по меньшей мере обязаны тем, что могло снова
восторжествовать более естественное, разумное и во всяком случае немифическое
объяснение мира и что культурная цепь, которая соединяет нас теперь с
просвещением греко-римской древности, осталась непорванной. Если христианство
сделало все, чтобы овосточить Запад, то иудейство существенно помогало
возвратной победе западного начала; а это в известном смысле равносильно тому,
чтобы сделать задачу и историю Европы продолжением греческой задачи и истории.
|
