 Увеличить |
235
Противоречие
между гением и идеальным государством. Социалисты стремятся создать
благополучную жизнь для возможно большего числа людей. Если бы постоянная
родина такой благополучной жизни – совершенное государство – действительно была
достигнута, то этим благополучием была бы разрушена почва, из котором
произрастает великий интеллект и вообще могущественная личность: я разумею
сильную энергию. Когда это государство было бы достигнуто, человечество стало
бы слишком вялым, чтобы ещё быть в состоянии созидать гения. Не следует ли
поэтому желать, чтобы жизнь сохранила свой насильственный характер и чтобы постоянно
сызнова возбуждались дикие силы и энергии? Однако тёплое, сострадательное
сердце хочет именно устранения этого насильственного и дикого характера, и
самое горячее сердце, какое только можно себе представить, страстно требовало
бы этого – тогда как сама его страсть заимствовала своё пламя и жар и даже всё
своё бытие именно из этого дикого и насильственного характера жизни; итак,
самое горячее сердце хочет устранения своего фундамента, уничтожения самого
себя, – а это значит ведь: оно хочет чего-то нелогичного, оно неразумно.
Высочайшая разумность и самое горячее сердце не могут совмещаться в одной
личности, и мудрец, высказывающий приговор над жизнью, возвышается и над
добротой и рассматривает её лишь как нечто, что также должно быть оценено в
общем итоге жизни. Мудрец должен противодействовать этим распущенным желаниям
неразумной доброты, ибо ему важно сохранение его типа и конечное возникновение
высшего интеллекта; по меньшей мере он не будет содействовать учреждению
«совершенного государства», поскольку в последнем будут ютиться только вялые
личности. Напротив, Христос, которого мы можем мыслить как самое горячее
сердце, содействовал оглуплению людей, стал на сторону нищих духом и задержал
возникновение высочайшего интеллекта; и это было последовательно. Его противообраз,
совершенный мудрец, – это можно, я думаю, предсказать наперёд – будет
столь же необходимо помехой для возникновения Христа. – Государство есть
мудрая организация для взаимной защиты личностей; если чрезмерно усовершенствовать
его, то в конце концов личность будет им ослаблена и даже уничтожена –
т. е. будет в корне разрушена первоначальная цель государства.
236
Пояса
культуры. Можно образно сказать, что эпохи культуры соответствуют поясам различных
климатов, с тою только разницей, что они следуют одна за другой, а не лежат
рядом, как географические зоны. По сравнению с умеренным поясом культуры,
перейти в который есть наша задача, предыдущий период в общем производит
впечатление тропического климата. Страшные противоположности, резкая смена дня
и ночи, жара и блеск цветов, почитание всего внезапного, таинственного,
ужасного, быстрота наступления непогоды, всюду расточительное переливание через
край рога изобилия природы; и напротив в нашей культуре, ясное, но не сияющее
небо, чистый, почти неизменяющийся воздух, прохлада, иногда даже холод – так
отделяются один от другого оба пояса. Если там мы видим, как бешеные страсти с
жуткой силой побеждаются и сокрушаются метафизическими представлениями, то мы
имеем ощущение, как будто на наших глазах в тропической стране дикие тигры
сплющиваются в объятиях огромных извивающихся змей; в нашем духовном климате не
случаются подобные происшествия, наша фантазия более умеренна; даже во сне нам
недоступно то, что прежние народы видели наяву. Но не должны ли мы радоваться
этой перемене, даже допуская, что художники потерпели существенный ущерб от
исчезновения тропической культуры и находят нас, нехудожников, немного слишком
трезвыми? В этом смысле художники, конечно, правы, отрицая «прогресс», ибо действительно
позволительно по меньшей мере усомниться, обнаруживают ли последние три тысячелетия
прогрессивное развитие искусств; и точно так же метафизический философ вроде Шопенгауэра
не будет иметь основания признавать прогресс, оценивая четыре последних
тысячелетия с точки зрения развития метафизической философии и религии. –
Для нас, однако, само существование умеренного пояса культуры означает
прогресс.
237
Возрождение
и Реформация. Итальянское Возрождение таило в себе все положительные силы,
которым мы обязаны современной культурой, именно: освобождение мысли, презрение
к авторитетам, победу образования над высокомерием родовой знати, восторженную
любовь к науке и к научному прошлому людей, снятие оков с личности, пламя
правдивости и отвращение к пустой внешности и эффекту (это пламя вспыхивало в
целом множестве художественных характеров, которые требовали от себя
совершенства своих произведений, и одного лишь совершенства, в союзе с высшей
нравственной чистотой); более того, Возрождение обладало положительными силами,
которые во всей современной культуре еще не обнаружились столь же могущественно.
То был золотой век нашего тысячелетия, несмотря на все его пятна и пороки. На
его фоне немецкая Реформация выделяется как энергичный протест отсталых умов,
которые еще отнюдь не насытились миросозерцанием средних веков и ощущали
признаки его разложения – необычайно плоский и внешний характер религиозной
жизни – не с восхищением, как это следовало, а с глубоким недовольством. Со
своею северною силой и твердолобием они снова отбросили человечество назад и
добились Контрреформации, т. е. католического христианства самообороны, с
жестокостями осадного положения, и столь же задержали на два или три столетия
полное пробуждение и торжество наук, как сделали, по-видимому, навсегда
невозможным совершенное слияние античного и современного духа. Великая задача
Возрождения не могла быть доведена до конца, протест отсталого германства
(которое в средние века имело достаточно разума, чтобы постоянно, к своему
благу, переходить через Альпы) воспрепятствовал этому. От случайного
исключительного стечения политических условий зависело, чте Лютер в ту пору
уцелел и что этот протест приобрел силу: ибо его защищал император, чтобы
использовать его реформу как орудие давления на папу, и, с другой стороны, ему
втайне покровительствовал папа, чтобы использовать протестантских властителей в
противовес императору. Без этого случайного совпадения намерений Лютер был бы
сожжен, подобно Гусу, – и утренняя заря Просвещения взошла бы несколько
ранее и с более прекрасным, неведомым нам теперь сиянием.
|
