 Увеличить |
92
Происхождение
справедливости. Справедливость (правомерность) возникает первоначально среди
приблизительно одинаково могущественных, как это правильно понял Фукидид; где
нет точно различимого превосходства в силе и борьба привела бы к бесплодному
обоюдному вреду, там возникает мысль о соглашении и об обсуждении взаимных
притязаний: первоначальный характер справедливости есть характер обмена. Каждый
удовлетворяет другого тем, что каждый получает то, что он больше ценит, чем другой.
Каждому дают, что он хочет иметь, как принадлежащее отныне ему, и получают
взамен желаемое. Справедливость есть, следовательно, воздаяние и обмен при
условии приблизительного равенства сил; так, первоначально месть принадлежит к
области справедливости, она есть обмен. Так же и благодарность. –
Справедливость естественно сводится к точке зрения рассудительного
самосохранения, т. е. к следующему эгоистическому соображению: «Зачем я
буду бесполезно вредить себе и при этом всё же, быть может, не достигну своей
цели?» – Таково происхождение справедливости. Благодаря тому, что люди, в силу
своей интеллектуальной привычки, забыли первоначальную цель так называемых
справедливых, правомерных поступков, и особенно благодаря тому, что в течение
тысячелетий дети приучались восторгаться такими поступками и подражать
им, – возникла видимость, будто справедливый поступок не эгоистичен. На
этой видимости же покоится его высокая оценка, которая, сверх того, как все
оценки, ещё продолжает беспрерывно расти; ибо всё высоко ценимое является
предметом самоотверженного стремления, подражания, распространения и растёт потому,
что ценность затраченного усилия и усердия присчитывается ещё каждым отдельным
человеком к ценности почитаемой вещи. – Сколь мало нравственным выглядел бы
мир без забывчивости! Поэт мог бы сказать, что Бог поставил забвение как стража
у порога храма человеческого достоинства.
93
Право
слабейшего. Когда кто-либо подчиняется более могущественному противнику, выговаривая
при этом условия (например, осажденный город), то это основано на том, что в противном
случае можно уничтожить себя, сжечь город и тем причинить могущественному большой
ущерб. Поэтому здесь возникает некоторого рода равенство положения, на почве
которого могут быть установлены права. Противник имеет выгоду от нашего
сохранения. – В этом смысле существуют права в отношениях между рабами и
господами, именно в той мере, в какой владение рабами полезно и важно
господину. Право первоначально совпадает со случаем, когда кто-либо кажется
другому ценным, важным, необходимым, непобедимым и т. п. В этом отношении
и слабейший имеет еще права, но меньшие. Отсюда знаменитое unusquisque tantum
juris habet, quantum potentia valet (или, точнее: quantum potentia valere
creditur).
94
Три фазы
доселе известной нравственности. Первым признаком, что зверь стал человеком,
является то, что его действия направлены уже не на благополучие данного
мгновения, а на длительное благосостояние, т. е. человек становится
полезным, целесообразным: тут впервые прорывается наружу свободное господство
разума. Ещё более высокая ступень достигнута, когда он начинает действовать на
основании принципа чести, с его помощью он включает себя в круг господствующих
чувств и подчиняет себя им, и это высоко поднимает его над фазой, в которой им
руководила только лично понимаемая полезность; он почитает и хочет быть
почитаемым, а это значит: он понимает зависимость своей пользы от того, что он
думает о других и что другие думают о нём. Наконец, на высшей ступени доселе
известной нравственности он действует на основании собственной оценки вещей и
людей; он сам определяет для себя и других, что достойно и что полезно; он стал
законодателем мнений, соответственно всё более развивающемуся понятию полезного
и достойного. Познание даёт ему возможность предпочитать самое полезное,
т. е. общую длительную пользу, своей личной пользе, всеобщее и длительное
уважение – временному признанию; он живёт и действует как индивид коллектива.
95
Мораль
зрелой личности. До сих пор подлинным признаком морального действия считалась
его безличность; и доказано, что мотивом, по которому хвалили и одобряли
безличные действия, была вначале их связь с общей пользой. Не предстоит ли
существенное изменение этих взглядов теперь, когда всё лучше начинают понимать,
что именно наиболее личные мотивы полезнее всего и для общего блага; так что
именно строго личное поведение соответствует современному понятию моральности
(как общеполезности)? Создать из себя цельную личность и во всём, что делаешь,
иметь в виду её высшее благо – это даёт больше, чем сострадательные побуждения
и действия ради других. Правда, все мы ещё страдаем от недостаточного внимания
к личному в нас, оно плохо развито – признаемся в этом; наше чувство, напротив,
насильно отвлекли от него и отдали в жертву государству, науке, всему
нуждающемуся, как будто это личное было чем-то дурным, что должно быть
принесено в жертву. Теперь мы тоже хотим трудиться для наших ближних, но лишь
постольку, поскольку мы находим в этой работе нашу высшую пользу – не более и
не менее. Всё сводится лишь к тому, что человек считают своей пользой, именно
незрелая, неразвитая, грубая личность будет понимать её грубее всего.
96
Нравы и
нравственность. Быть моральным, нравственным, этичным – значит оказывать повиновение
издревле установленному закону или обычаю. При этом безразлично, подчиняются ли
ему насильно или охотно, – существенно только, что это вообще делают.
«Хорошим» называют всякого, кто как бы по прирожденному, унаследованному
инстинкту, т. е. легко и охотно, делает то, что считается нравственным
(например, мстит, если мщение, как у греков в более раннюю эпоху, принадлежит к
добрым нравам). Его называют хорошим, потому что он хорош «для чего-нибудь»; но
так как благожелательность, сострадание и т. п. при всех изменениях нравов
всегда ощущались как «хорошее для чего-нибудь», т. е. как полезное, то
теперь называют «хорошим» преимущественно благожелательного, любвеобильного
человека. Быть дурным – значит быть «ненравственным» (безнравственным), чинить
безнравье, восставать против обычая, всё равно, разумен ли он или глуп; но
нанесение вреда ближнему ощущалось всеми нравственными законами преимущественно
как нечто вредное, так что теперь при слове «злой» мы главным образом думаем об
умышленном нанесении вреда ближнему. Не «эгоистическое» и «неэгоистическое»
есть основная противоположность, которая привела людей к различению между
нравственным и безнравственным, между добром и злом, а связанность традиционным
законом и отрешение от него. При этом совершенно безразлично, как возникла традиция,
и во всяком случае она возникла вне отношения к добру и злу и к какому-либо
имманентному категорическому императиву, а прежде всего в интересах сохранения
общины, народа; любой суеверный обычай, возникший вследствие ложно
истолкованного случая, создаёт традицию, следовать которой признается
нравственным; дело в том, что нарушить её опасно, вредно для общины ещё более,
чем для отдельного человека (ибо божество карает за нечестие и нарушение своих
прав всю общину и лишь через неё косвенно – отдельную личность). Но всякая
традиция становится тем более почитаемой, чем древнее её происхождение, чем
более оно забыто; её почитание накопляется от поколения к поколению, традиция
под конец становится священной и возбуждает благоговение; и, таким образом,
мораль почитания во всяком случае древнее, чем мораль, требующая неэгоистических
поступков.
|
