172
Заставить
забыть автора. Пианист, который играет произведение великого композитора,
сыграет лучше всего, если заставит нас забыть автора и если будет казаться,
будто он рассказывает историю из своей собственной жизни или именно сейчас
что-то переживает. Правда, если он сам не есть нечто значительное, то всякий
проклянет ту болтливость, с которой он нам рассказывает о своей жизни.
Следовательно, он должен уметь расположить к себе фантазию слушателя. Отсюда в
свою очередь получают объяснение многие слабости и глупости того, что зовется
«виртуозностью».
173
Corriger
la fortune. Бывают дурные случайности в жизни великих художников, которые,
например, вынуждают живописца набросать самую значительную свою картину лишь
как беглую мысль или, например, принудили Бетховена оставить нам в некоторых
больших сонатах (как в большой B-dur) лишь недостаточный клавираусцуг симфонии.
Здесь позднейший художник должен стараться задним числом исправить жизнь
великого мастера – что, например, сделал бы тот, кто, владея всеми тайнами
оркестрового действия, возродил бы к жизни указанную симфонию, заживо
погребенную в клавире.
174
Умаление.
Многие вещи, события, личности не допускают изображения в малом объеме. Нельзя
уменьшить группу Лаокоона и сделать из нее фарфоровую безделушку; для нее необходима
величина. Но гораздо реже случается, чтобы что-либо мелкое выносило увеличение;
поэтому биографам все же скорее будет удаваться изобразить великого человека
малым, чем малого – великим.
175
Чувственность
в современном искусстве. Художники часто ошибаются теперь в расчете, когда
стремятся к тому, чтобы их произведение оказывало чувственное действие: ибо их
зрители или слушатели не обладают уже цельными чувствами и, прямо вопреки
намерению художника, впадают под действием его произведения в «святость»
ощущения, которая близко родственна скуке. – Их чувственность начинается,
быть может, именно там, где прекращается чувственность художника, и,
следовательно, они в лучшем случае встречаются лишь в одной точке.
176
Шекспир
как моралист. Шекспир много размышлял о страстях, и, вероятно, в силу его
темперамента многие из них были ему доступны (драматурги в общем довольно
дурные люди). Но он не умел, подобно Монтеню, говорить об этом, а вкладывал
свое наблюдение о страстях в уста своих фигур, движимых страстью; это, правда,
противоречит природе, но зато делает его драмы столь глубокомысленными, что все
другие по сравнению с ними кажутся пустыми и легко возбуждают к себе полное
отвращение. – Сентенции Шиллера (в основе которых почти всегда лежат
ложные или незначительные мысли) суть именно только театральные сентенции и в
качестве таковых действуют весьма сильно; тогда как сентенции Шекспира делают
честь его образцу, Монтеню, и содержат в отточенной форме вполне серьезные
мысли, но потому слишком далеки и тонки для взора театральной публики и,
следовательно, не производят впечатления.
177
Искусство
быть услышанным. Нужно не только уметь хорошо играть, но и хорошо заставлять
себя слушать. Скрипка в руках величайшего мастера производит только пиликанье,
если помещение слишком велико; тогда мастера нельзя отличить от любого
халтурщика.
178
Эффективность
несовершенного. Подобно тому как рельефные фигуры сильно действуют на фантазию
тем, что они как бы хотят выступить из стены и вдруг, точно задержанные чем-то,
останавливаются – так иногда рельефно-незаконченное изложение мысли или целой
философии производит большее впечатление, чем исчерпывающее развитие: здесь
предоставляется больше работы созерцателю, он призывается развить далее то, что
выделяется перед ним в таком ярком контрасте света и теней, продумать его до
конца и самому преодолеть ту преграду, которая доселе мешала идее выявиться
сполна.
|
