 Увеличить |
126
Искусство
и сила ложного толкования. Все видения, ужасы, искушения, восторги святого суть
известные болезненные состояния, которые в силу вкоренившихся религиозных и
психологических заблуждений он только толкует иначе, именно, не как
болезни. – Так и демон Сократа, быть может, был лишь ушной болезнью,
которую Сократ, соответственно господствовавшему моральному мировоззрению,
объяснял себе по-другому, нежели принято теперь объяснять. Не иначе обстоит
дело с безумием и исступленными речами пророков и оракулов; то значение, которое
признавалось за ними, обусловлено всегда степенью знания, воображения,
влечений, нравственности в голове и сердце толкователей. К величайшим действиям
тех людей, которых именуют гениями и святыми, принадлежит то, что они добывают
себе толкователей, которые, ко благу человечества, не понимают их.
127
Почитание
безумия. Так как было замечено, что возбужденное состояние часто просветляет
голову и вызывает счастливые мысли, то решили, что в состоянии высшего
возбуждения человек приобретает самые лучшие мысли и осеняется вдохновением, и
потому безумного стали почитать как мудреца и прорицателя. В основе этого лежит
ложное умозаключение.
128
Обетование
науки. Современная наука имеет своей целью минимум страдания и максимум
продолжительности жизни – т. е. своего рода вечное блаженство, правда
весьма скромное по сравнению с обетованиями религий.
129
Недопустимая
расточительность. В мире недостаточно любви и благости, чтобы их можно было
расточать воображаемым существам.
130
Сохранение
религиозного культа в душе. Католическая церковь и до нее весь античный культ
обладали целым арсеналом средств, чтобы внушать человеку необычные настроения и
уводить его от холодного расчета выгод или чистого разумного мышления. Церковь,
дрожащая от глубоких звуков, глухие, непрерывные, сдержанные призывы толпы
священнослужителей, которые непроизвольно переносят свое напряженное состояние
на общину и заставляют ее трепетно внимать, как если бы готовилось чудо, –
архитектурное впечатление от церкви, которая в качестве жилища божества
простирается без конца и заставляет во всех темных углах ощущать шорох божества, –
кто хотел бы вернуть людям подобные свершения, раз уже утрачена вера в их
предпосылки? Но результаты всего этого не утрачены: внутренний мир возвышенных,
трогательных, таинственных, глубоко покаянных, блаженно-выжидательных
настроений укрепился в человеке преимущественно под влиянием культа; все, что
из этого существует теперь в душе, было взращено с зарождением, ростом и
расцветом религиозного культа.
131
Религиозные
послеродовые боли. Как бы нам ни казалось, что мы отвыкли от религии, это
произошло не в такой степени, чтобы мы не испытывали радости от религиозных
ощущений и настроений, лишенных всякого логического содержания, например в
музыке; и если философия показывает нам правомерность метафизических надежд и
приносимого ими глубокого душевного мира и, например, говорит о «достоверности
всего Евангелия во взоре мадонн Рафаэля», то мы с особенной сердечностью идем
навстречу таким изречениям и рассуждениям: философу тут легко доказывать – то,
что он дает, гармонирует с тем, чего ищет сердце. Это свидетельствует, что
менее осмотрительные свободные умы шокируются только догматами, но что им очень
хорошо известно очарование религиозного чувства; им трудно ради первых
расстаться с последним. – Научная философия должна серьезно остерегаться,
чтобы в силу этой потребности – возникшей и, следовательно, преходящей
потребности – в нее не были контрабандно внесены заблуждения; даже логики
говорят о «чаяниях» истины в морали и искусстве (например, о чаянии того, «что
сущность вещей едина») – что должно было бы быть воспрещено им. Между осторожно
выведенными истинами и такими «чаемыми» вещами остается та непроходимая пропасть,
что первые обязаны своим возникновением интеллекту, последние – потребности.
Голод не доказывает, что для его насыщения существует пища, он только хочет
пищи. «Чаять» не значит в какой-либо мере познавать бытие вещи, а только значит
считать ее возможной, поскольку ее боишься или желаешь; само по себе «чаяние»
не приближает ни на шаг к царству достоверности. – Непроизвольно кажется,
будто религиозно окрашенные отделы какой-либо философии доказаны лучше, чем
друтие; в сущности дело обстоит как раз наоборот – у нас есть только внутреннее
желание, чтобы это так было, – т. е. чтобы утешительное было также
истинным. Это желание склоняет нас принимать плохие основания за хорошие.
|
