 Увеличить |
8
Пневматическое
объяснение природы. Метафизика объясняет книгу природы как бы пневматически,
подобно тому как церковь и ее ученые прежде толковали Библию. Нужна весьма
большая рассудительность, чтобы применить к природе тот же самый характер
строгого искусства объяснения, который филологи создали теперь для всех книг:
стараться просто понимать, что книга хочет сказать, а не подозревать двойной
смысл и тем более не предполагать его заранее. Но подобно тому как даже в
отношении книг плохое искусство объяснения отнюдь не преодолено окончательно и
в самом лучшем и образованном обществе еще постоянно наталкиваешься на остатки
аллегорического и мистического толкования, – так же дело обстоит и в
отношении природы, и даже еще гораздо хуже.
9
Метафизический
мир. Несомненно, что метафизический мир мог бы существовать; абсолютная возможность
этого вряд ли может быть оспариваема. Мы видим все вещи сквозь человеческую
голову и не можем отрезать этой головы; а между тем все же сохраняет силу
вопрос: что осталось бы от мира, если отрезать голову? Это есть чисто научный
вопрос, мало способный озабочивать человека; но все, что доселе делало
метафизические допущения ценными, ужасными, радостными для людей, что их
создавало, есть страсть, заблуждение и самообман: веру в них воспитывали не
самые лучшие, а самые худшие методы познания. Открыть эти методы как основу
всех существующих религий и метафизик – значит опровергнуть их! Тогда все еще
сохраняется указанная выше возможность; но с ней просто нечего начать, не
говоря уже о том, чтобы можно было ставить счастье, благо и жизнь в зависимость
от хитросплетений такой возможности. – Ибо о метафизическом мире нельзя
было бы высказать ничего, кроме того, что он – иной мир, что это есть
недоступное, непостижимое иное бытие; это была бы вещь с отрицательными
качествами. – Если бы существование такого мира было доказано совершенно
точно, то все же было бы несомненно, что самое безразличное из всех познаний
есть именно его познание; еще более безразличное, чем моряку среди опасностей
бури – познание химического анализа воды.
10
Безвредность
метафизики в будущем. Как только религия, искусство и мораль будут описаны в их
происхождении, так что их можно будет сполна объяснить, не прибегая к допущению
метафизических вмешательств в начале и в середине пути, – прекратится
сильнейший интерес к чисто теоретической проблеме «вещи в себе» и «явления».
Ибо – как бы дело ни обстояло здесь – через религию, искусство и мораль мы не
прикасаемся к «существу мира в себе»; мы находимся в области представления, и
никакое «чаяние» не может унести нас дальше. Вопрос о том, каким образом наша
картина мира может так сильно отличаться от освоенного существа мира, будет с
полным спокойствием предоставлен физиологии и истории развития организмов и
понятий.
11
Язык как
мнимая наука. Значение языка для развития культуры состоит в том, что в нем
человек установил особый мир наряду с прежним миром, – место, которое он
считал столь прочным, что, стоя на нем, переворачивал остальной мир и овладевал
им. Поскольку человек в течение долгих эпох верил в понятия и имена вещей, как
в aeternae veritates, он приобрел ту гордость, которая возвысила его над
животным: ему казалось, что в языке он действительно владеет познанием мира.
Творец языка не был настолько скромен, чтобы думать, что он дал вещам лишь
новые обозначения; он мнил, напротив, что выразил в словах высшее знание вещей;
и действительно, язык есть первая ступень в стремлении к науке. Вера в
найденную истину явилась и здесь источником самых могущественных сил. Гораздо
позднее – лишь теперь – людям начинает уясняться, что своей верой в язык они
распространили огромное заблуждение. К счастью, теперь уже слишком поздно, и
развитие разума, основанное на этой вере, не может быть снова отменено. –
И логика также покоится на предпосылках, которым не соответствует ничего в
действительном мире, например на допущении равенства вещей, тождества одной и
той же вещи в различные моменты времени; но эта наука возникла в силу
противоположной веры (что такого рода отношения подлинно существуют в реальном
мире). Так же обстоит дело с математикой, которая, наверно, не возникла бы,
если бы с самого начала знали, что в природе нет точной прямой линии, нет
действительного круга и нет абсолютного мерила величины.
12
Сон и
культура. Мозговая функция, наиболее нарушаемая сном, есть память. Не то чтобы
она совсем приостанавливалась – но она сведена к такому состоянию
несовершенства, в каком она находилась, вероятно, в первобытные времена у
всякого человека днем и наяву. Будучи произвольной и спутанной, она постоянно
смешивает вещи на основании самых мимолетных сходств; но с такой же
произвольностью и смутностью народы сочиняли свои мифологии, и еще теперь путешественники
часто замечают, как сильно дикарь склонен к забывчивости и как его дух, после
краткого напряжения памяти, начинает шататься по сторонам, и от простого утомления
он говорит ложь и бессмыслицу. Но все мы во сне похожи на такого дикаря; плохое
узнавание виденного и ошибочное отождествление есть источник дурных
умозаключений, в которых мы повинны во время сна; так что, когда мы отдаем себе
ясный отчет в нашем сне, мы пугаемся, что в нас таится столько безумия. –
Совершенная отчетливость всех представлений сна, которая опирается на
безусловную веру в их реальность, напоминает нам состояние прежнего человечества,
когда галлюцинации были чрезвычайно часты и иногда охватывали одновременно
целые общины и целые народы. Итак, во сне и его грезах мы снова проходим урок
прежнего человечества.
|
