 Увеличить |
262
Гомер.
Величайшим фактом греческой культуры все же остается то, что Гомер так рано
стал всеэллинским поэтом. Вся духовная и человеческая свобода, которой достигли
греки, восходит к этому факту. Но вместе с тем здесь таится действительный рок
греческой культуры, ибо Гомер, централизуя, лишил глубины и разрушил более
сильные инстинкты независимости. Время от времени из глубочайшей основы
эллинского духа подымался протест против Гомера; но последний оставался всегда
победоносным. Все великие духовные силы наряду с освободительным действием
оказывают и действие подавляющее; но, конечно, большая разница, тиранизирует ли
людей Гомер, или Библия, или наука.
263
Дарование.
В столь высоко развитом человечестве, как теперешнее, каждый получает от
природы доступ ко многим талантам. Каждый имеет прирожденный талант, но лишь
немногим прирождена или привита воспитанием та мера упорства, выдержки,
энергии, в силу которой он действительно становится талантом, т. е.
становится тем, что он есть, – это значит: выявляет себя в произведениях и
действиях.
264
Умственная
даровитость либо переоценивается, либо недооценивается. Ненаучные, но одаренные
люди ценят всякий признак умственной даровитости, будь она на истинном или на
ложном пути; они хотят прежде всего, чтобы человек, с которым они общаются,
хорошо развлекал их своим умом, подгонял и зажигал их, увлекал к серьезности и
шутке и во всяком случае охранял от скуки, как самый могущественный амулет.
Научные натуры, напротив, знают, что способность ко всякого рода выдумкам
должна быть строжайше обуздываема духом науки; не то, что блестит, имеет
привлекательный вид и возбуждает, а часто совсем неприметная истина есть плод,
который он желает сорвать с древа познания. Подобно Аристотелю, он не должен
делать никакого различия между «скучным» и «остроумным», его демон ведет его
через пустыни, как и через тропическую растительность, чтобы он всюду
наслаждался реальным, прочным, подлинным. – Отсюда у незначительных ученых
возникает презрение и недоверие к умственной даровитости вообще, и, наоборот,
даровитые люди часто испытывают антипатию к науке, – как, например, почти
все художники.
265
Разум в
школе. Школа не имеет более важной задачи, как обучать строгому мышлению,
осторожности в суждениях и последовательности в умозаключениях; поэтому она
должна отказаться от всего, что непригодно для этих операций, например от
религии. Она ведь может рассчитывать на то, что человеческая смутность,
привычка и потребность позднее снова ослабят слишком туго натянутый лук
мышления. Но всю силу своего влияния она должна употреблять на достижение того,
что есть существенного и отличительного в человеке, – »разума и науки,
этой высочайшей силы человека» – как полагает по крайней мере Гёте. –
Великий естествоиспытатель фон Бэр видит превосходство всех европейцев по
сравнению с азиатами в их приобретенной через воспитание способности указывать
основания своих мнений, к чему совершенно неспособны последние. Европа прошла
школу последовательного и критического мышления, Азия все еще не умеет
различать между правдой и поэзией и не сознает, проистекают ли ее убеждения из
собственного наблюдения и правильного мышления или же из фантазий. –
Школьная дисциплина разума сделала Европу Европой; в средние века она была на
пути к тому, чтобы снова стать частью или придатком Азии, – т. е.
потерять научный дух, которым она обязана грекам.
266
Неоцененное
влияние гимназического преподавания. Значение гимназии редко видят в вещах,
которым там действительно научаются и которые выносятся оттуда навсегда, а в
тех, которые преподаются, но которые школьник усваивает лишь с отвращением,
чтобы стряхнуть их с себя, как только это станет возможным. Чтение классиков –
в этом согласны все образованные люди – в том виде, как оно всюду ведется, есть
чудовищная процедура, осуществляемая перед молодыми людьми, которые ни в каком
отношении не созрели для этого, учителями, которые каждым своим словом, часто
самим своим видом покрывают плесенью хорошего автора. Но здесь-то и таится
обыкновенно упускаемое из виду значение – что эти учителя говорят на абстрактном
языке высшей культуры, – на языке, который при всей своей тяжеловесности и
трудности для понимания является высокой гимнастикой головы; что в их языке
постоянно встречаются понятия, технические выражения, методы, намеки, которых
молодые люди почти никогда не слышат в беседах членов своей семьи и на улице.
Когда ученики только слушают, их интеллект уже непроизвольно подготовляется к
научному способу рассмотрения вещей. Невозможно выйти после этой дрессировки
совершенно незатронутым абстракцией, как чистое дитя природы.
|
