146
Чувство
правды у художника. Художник имеет более слабую нравственность в отношении
познания истины, чем мыслитель; он отнюдь не хочет лишиться права на блестящие,
глубокомысленные истолкования жизни и борется против трезвых, простых методов и
выводов. Внешне он ратует за высшее достоинство и значение человека; в
действительности же он не намерен отказаться от условий, при которых его
искусство может производить наибольшее впечатление, – т. е. от всего
фантастического, мифического, неверного, крайнего, от влечения к символам, от
переоценки личности и веры в какую-то чудесную природу гения; он,
следовательно, считает сохранение своей манеры творчества более важным, чем
научная преданность истинному во всякой, хотя бы и в самой непритязательной,
его форме.
147
Искусство
как заклинатель мертвых. Искусство исполняет, между прочим, задачу консервирования,
а также некоторого разукрашивания погасших, потускневших представлений; разрешая
эту задачу, оно плетет связующую нить между различными эпохами и заставляет
возвращаться духов прежних времен. Правда, здесь возникает лишь кажущаяся
жизнь, как над могилами или как возвращение любимых усопших во сне; но по
крайней мере на мгновение еще раз просыпается старое ощущение, и сердце бьется
по уже позабытому такту. Памятуя эту общую пользу искусства, нужно относиться
снисходительно к самому художнику, если он не стоит в первых рядах просвещения
и прогрессивного омужествления человечества: он на всю жизнь остался ребенком
или юношей и задержался на той позиции, в которой им завладели его художнические
инстинкты; но ощущения первых ступеней жизни, как известно, стоят ближе к ощущениям
прошедших эпох, чем к ощущениям нынешнего века. Непроизвольно его задачей становится
делать человечество более ребяческим; в этом – его слава и его ограниченность.
148
Поэты
как облегчители жизни. Поэты – поскольку и они хотят облегчить жизнь людей –
либо отвращают свой взор от тягостного настоящего, либо помогают настоящему
приобрести новые краски посредством света, которым они заставляют излучаться
прошедшее. Чтобы иметь возможность делать это, они должны сами быть в известных
отношениях существами, обращенными назад; так что ими можно пользоваться как
мостами к отдаленнейшим временам и представлениям, к отмирающим или уже
отмершим религиям и культурам. Они, собственно, всегда и неизбежно суть
эпигоны. Впрочем, об их средствах облегчения жизни можно сказать кое-что неблагоприятное:
они успокаивают и исцеляют только временно, только на мгновение; они даже
задерживают людей в работе над действительным улучшением условий жизни,
устраняя или паллиативно облегчая страсти неудовлетворенного, влекущие к
действию.
149
Медленная
стрела красоты. Самый благородный вид красоты есть тот, который не сразу
захватывает, который овладевает не бурным упоением (такая красота легко
возбуждает отвращение), а тот медленно вливающийся вид красоты, который почти
незаметно уносишь с собой, который потом иногда снова встречаешь во сне и
который, наконец, после того как он долго скромно лежал в нашем сердце, всецело
овладевает нами, наполняет наши глаза слезами и наше сердце – тоской. – К
чему стремимся мы, созерцая красоту? К тому, чтобы быть прекрасными; нам
мнится, с этим должно быть связано много счастья. – Но это есть заблуждение.
150
Одушевление
искусства. Искусство подымает главу, когда религии приходят в упадок. Оно
перенимает множество порожденных религией чувств и настроений, согревает их у
своего сердца и становится теперь само более глубоким, одухотворенным, так что
способно сообщать воодушевление и возвышенное настроение, чего оно еще не могло
делать раньше. Возрастающее богатство религиозного чувства становится потоком,
который постоянно прорывается наружу и хочет завоевать все новые области; но
растущее просвещение поколебало догматы религии и внушило основательное
недоверие к ней; поэтому чувство, вытесненное просвещением из религиозной
сферы, устремляется в искусство; в отдельных случаях также в политическую
жизнь, а иногда даже прямо в науку. Всюду, где в человеческих стремлениях
заметна более возвышенная и мрачная окраска, можно предполагать налет
духобоязни, запах ладана и тень церквей.
151
Чем
украшает ритм. Ритм накладывает туманное покрывало на реальность; он побуждает
к некоторой искусственности речи и нечистоте мышления; тень, которую он
набрасывает на мысль, то закрывает, то подчеркивает явления. Как тени нужны для
украшения, так «смутное» нужно для большей отчетливости. – Искусство
делает выносимым вид жизни, окутывая ее дымкой нечистого мышления.
|
