190
Грех
против духа читателя. Когда автор отрекается от своего таланта только для того,
чтобы поставить себя на уровень читателя, то он совершает единственный смертный
грех, который последний ему никогда не простит – именно в случае, если он
заметит это. Можно говорить человеку что угодно дурное про него; но в способе,
как это говоришь, надо уметь снова ободрить его тщеславие.
191
Граница
честности. Даже честнейшему писателю случается употребить лишнее слово, когда
он хочет закруглить период.
192
Лучший
автор. Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем.
193
Драконов
закон против писателей. На писателя следовало бы смотреть как на злодея, который
лишь в самых редких случаях заслуживает оправдания или помилования; это было бы
средством против чрезмерного распространения книг.
194
Шуты
современной культуры. Шутам средневековых дворов соответствуют наши фельетонисты;
это – та же порода людей, полуразумных, остроумных, склонных к преувеличениям,
вздорных, нужных иногда лишь для того, чтобы смягчить пафос настроения
выдумками и болтовней и заглушить криком слишком тяжелый и торжественный
колокольный звон великих событий; некогда они находились в услужении
властителей и знатных, теперь они служат партиям (как и вообще добрая доля
прежней подчиненности народа в сношениях с властителем теперь продолжает еще
жить в партийном духе и партийной дисциплине). Но все современное сословие
литераторов стоит весьма близко к фельетонистам; это –»шуты современной
культуры», которых можно оценивать более снисходительно, если считать их не
вполне вменяемыми. Видеть в писательстве призвание жизни – в этом следовало бы
усматривать особого рода помешательство.
195
Вслед за
греками. Познанию сильно препятствует теперь то, что все слова благодаря тысячелетнему
преувеличению чувства стали чадными и напыщенными. Высшая степень культуры,
которая подчиняется господству (хотя и не тирании) познания, нуждается в
большом отрезвлении чувства и в сильной концентрации всех слов; и в этом нашими
предшественниками были греки эпохи Демосфена. Чрезмерность характерна для всех
современных писаний; и даже если они написаны просто, слова в них все же
ощущаются слишком эксцентрично. Строгое размышление, сжатость, холодность,
безыскусственность, намеренно доводимая до последней границы, вообще
сдержанность чувства и молчаливость – только это может помочь нам. –
Впрочем, эта манера холодного писания и ощущения в качестве противоположности
теперь весьма привлекательна: и здесь, конечно, лежит новая опасность. Ибо
резкий холод есть такое же раздражающее средство, как и сильная степень тепла.
196
Хорошие
рассказчики – плохие объяснители. У хороших рассказчиков изумительная психологическая
точность и последовательность, поскольку она выступает в поступках их героев,
стоит в прямо-таки смехотворном противоречии с неопытностью их психологического
мышления; так что их культурность иногда кажется необычайно высокой и уже в
следующее мгновение – печально низкой. Весьма часто случается, что они явно
ложно объясняют своих собственных героев и их поведение – здесь не может быть
никаких сомнений, как бы странно это ни звучало. Быть может, величайший
пианист-виртуоз лишь мало размышлял о технических условиях и специальной
годности, негодности, полезности и доступности обучения каждого пальца (о
дактилической этике) и делает грубые ошибки, когда говорит о таких вещах.
197
Произведения
знакомых и их читатели. Мы читаем произведения знакомых (друзей и врагов)
вдвойне, так как наше знание постоянно шепчет нам во время чтения: «Это – его
работа, признак его внутреннего существа, его переживаний, его дарования», и
вместе с тем иного рода познание стремится установить, каково значение этого
произведения самого по себе, какой оценки оно заслуживает вообще, независимо от
его автора, какое обогащение знания оно дает. Оба эти рода чтения и обсуждения,
как само собою понятно, создают взаимные помехи. И беседа с другом лишь тогда
будет истинно плодотворна для познания, когда оба собеседника начнут наконец
думать только о самом деле и забудут, что они друзья.
|
