 Увеличить |
23
Эпоха
сравнения. Чем менее люди связаны традицией, тем сильнее становится внутреннее
движение мотивов, и тем больше соответственно тому становится в свою очередь
внешнее беспокойство, взаимное столкновение людских течений, полифония
стремлений. Для кого существует еще ныне строгое принуждение прикрепить себя и
свое потомство к определенному месту? Для кого вообще существует еще что-либо
строго связывающее? Если люди воспроизводят теперь одновременно все роды
художественного стиля, то точно так же и все ступени и виды нравственности,
обычаев, культур. – Такая эпоха приобретает значение тем, что в ней могут
быть сравниваемы и одновременно переживаемы самые различные миропонимания,
нравы, культуры, – что прежде, ввиду всегда локализованного господства
каждой культуры, было невозможно, подобно тому как и все роды художественного
стиля были связаны известным местом и временем. Теперь рост эстетического
чувства будет произносить окончательный приговор над столь многими поддающимися
сравнению формами: оно заставит вымереть большинство из них – именно те,
которые отвергнуты этим приговором. Точно так же теперь совершается отбор между
формами и привычками более высокой нравственности, – отбор, целью которого
может быть только гибель низших форм нравственности. Такова эпоха сравнения! В
этом ее гордость, но – как и надлежит быть – также и ее страдание. Не будем
бояться этого страдания! Напротив, постараемся представить себе задачу, которую
ставит нам эпоха, как можно более высокой; и тогда нас благословит за это
потомство – то потомство, которое будет сознавать свое превосходство как над
замкнутыми оригинальными народными культурами, так и над культурой сравнения,
но будет с благодарностью озираться назад, на оба вида культуры, как на
достойные почитания древности.
24
Возможность
прогресса. Когда ученый старой культуры дает себе клятву не иметь сношений с
людьми, которые верят в прогресс, он прав. Ибо старая культура имеет свое
величие и благость позади себя, и историческое образование вынуждает признать,
что ей никогда уже не удастся восстановить былую свежесть; нужна невыносимая
тупость или столь же несносная мечтательность, чтобы отрицать это. Но люди
могут сознательно решиться развивать в себе новую культуру, тогда как прежде их
развитие шло бессознательно и случайно; они могут создать теперь лучшие условия
для рождения людей, для их питания, воспитания, обучения; они могут
рассудительно управлять миром как целым, взаимно оценивать и распределять общие
силы человечества. Эта новая, сознательная культура уничтожает старую, которая,
рассматриваемая в целом, вела бессознательную животную или растительную жизнь;
она уничтожает также недоверие к прогрессу – прогресс возможен. Я хочу сказать:
преждевременно и почти бессмысленно верить, что прогресс должен наступить
необходимо; но как можно отрицать, что он возможен? Напротив, прогресс в духе
старой культуры и на ее пути даже немыслим. Когда романтическая фантастика все
еще употребляет слово «прогресс» в применении к своим целям (например, к замкнутым
оригинальным народным культурам), то она во всяком случае заимствует его образ
из прошлого, ее мышление и представление в этой области лишены всякой
оригинальности.
25
Частная
и мировая мораль. С тех пор как утрачена вера, что Бог руководит судьбами мира
в целом и, несмотря на все кажущиеся уклонения в пути человечества, все же
превосходно ведет его, – люди должны сами ставить себе вселенские,
объемлющие всю землю, цели. Прежняя мораль, в особенности мораль Канта, требует
от отдельного человека действий, которых можно желать от всех людей; это было
прекрасное наивное мнение: как будто кто-либо без дальнейших размышлений знает,
при каком поведении человечество, как целое, преуспевает, т. е. какие действия
вообще желательны; эта теория, подобно учению о свободе торговли, предполагает,
что всеобщая гармония должна возникнуть сама собою по врожденным законам
развития. Быть может, будущий обзор потребностей человечества признает отнюдь
не желательным, чтобы все люди поступали одинаково; напротив, в интересах
вселенской цели придется для отдельных этапов человечества поставить
специальные задачи, при случае, быть может, даже дурные задачи. – Во
всяком случае если человечество не хочет погубить себя таким планомерным
всеобщим управлением, то должно быть найдено в неизвестном доселе размере
знание условий культуры как научное мерило для вселенских целей. В этом состоит
огромная задача великих умов ближайшего века.
26
Реакция
как прогресс. Иногда появляются резкие, могущественные и захватывающие, но тем
не менее отсталые умы, которые еще раз воскрешают пройденную фазу человечества;
они служат доказательством, что новые направления, которым они
противодействуют, еще недостаточно сильны, что в них чего-то не хватает: иначе
последние сумели бы лучше отразить этих заклинателей прошлого. Так, например,
Реформация Лютера свидетельствует о том, что в его эпоху все движения свободы
духа были еще неверными, робкими, юношескими; наука еще не могла поднять
головы. И даже все Возрождение кажется первой весной, которая почти вновь
засыпается снегом. Но и в нашем столетии метафизика Шопенгауэра доказала, что и
теперь еще научный дух недостаточно силен; поэтому средневековое христианское
миропонимание и человекоощущение могло еще раз полностью воскреснуть в учении
Шопенгауэра, несмотря на давно уже осуществленное уничтожение всех христианских
догматов. Науки в его учении хоть отбавляй, но не она властвует над последним,
а, напротив, старая, хорошо знакомая «метафизическая потребность». Несомненно,
одним из величайших и неоценимых преимуществ, которое мы получаем от
Шопенгауэра, является то, что он временно оттесняет наше чувство назад, к
старым, могущественным формам понимания мира и людей, к которым иначе мы не так
легко нашли бы путь. Приобретение для истории и справедливости весьма велико: я
думаю, теперь никому не удалось бы легко без помощи Шопенгауэра проявить
справедливость к христианству и его азиатским родственникам, что в особенности
невозможно на почве еще существующего христианства. Лишь после этого великого
успеха справедливости, лишь после того, как нам довелось исправить в столь
существенном пункте исторический метод рассмотрения, который принесла с собой
эпоха Просвещения, мы вправе снова нести далее знамя Просвещения – знамя, на
котором написаны три имени: Петрарки, Эразма и Вольтера. Из реакции мы сделали
прогресс.
|
