ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Однако
приспело время ближе познакомиться с отцами наших двух приятелей – с людьми
совершенно разных взглядов, которые сходились лишь в одном: оба считали
торговлю благороднейшим делом и оба всячески старались не упустить прибыли,
которую могла принести им та или иная торговая операция. Старик Мейстер тотчас
же после смерти своего отца обратил в деньги ценное собрание картин, рисунков,
гравюр и антиков; заново в новейшем вкусе перестроил и меблировал родительский
дом, остальной же капитал приумножил, пустив его в оборот. Значительную часть
денег он вложил в торговое предприятие старика Вернера, который слыл дельным
коммерсантом, ибо сделкам его всегда благоприятствовал успех. Однако
заветнейшим желанием старика Мейстера было наделить сына теми качествами, коих
недоставало ему самому, и завещать своим детям блага, которые он ценил превыше
всего: например, его влекло к роскоши, к тому, что бьет в глаза, но
одновременно имеет и внутреннюю долговечную ценность. Он хотел, чтобы у него в
дому все было прочным, увесистым, припасы обильные, серебро тяжелое, посуда
дорогая; зато гостей звали редко, потому что каждая трапеза обращалась в
пиршество, которое трудно устраивать часто по причине больших затрат и хлопот.
Хозяйство у него шло раз навсегда заведенным однообразным ходом, а если и
случались новшества и перемены, так именно те, что никого не могли порадовать.
В корне
противоположную жизнь вел в своем темном и угрюмом доме старик Вернер. Поработав
у себя в тесиом кабинете за прадедовской конторкой, он желал хорошо поесть, по
возможности еще лучше выпить. Однако ему претило чревоугодничество в
одиночку, – кроме домочадцев, по настоянию хозяина, за столом постоянно
собирались и друзья и посторонние, мало-мальски причастные к его дому; стулья у
него были ветхие, но гости сидели на них каждый день. Все внимание приглашенных
было сосредоточено на вкусных яствах, и никто не замечал, что подают их в
простой посуде. В погребе здесь хранилось не много вин, однако выпитую бутылку
обычно сменяла другая, сортом лучше.
Так жили
оба отца, часто встречались, обсуждали между собой общие дела и как раз нынче
решили отправить Вильгельма jb путешествие по торговой надобности.
– Пусть
оглядится на белом свете и заодно займется нашими делами в чужих краях, –
сказал старик Мейстер. – Заблаговременно приучить молодого человека к
тому, чем ему предназначено заниматься, значит поистине облагодетельствовать
его. Ваш сын воротился из поездки такой довольный, так умело справился с
делами, что мне не терпится посмотреть, как поведет себя мой Вильгельм. Боюсь,
его учение обойдется дороже.
Старик
Мейстер, весьма высоко ставивший собственного сына и его даровитость, сказал
так в надежде, что его приятель начнет возражать и превозносить отменные
способности молодого человека. Однако в этом он обманулся: старик Вернер, в
деловых вопросах доверявший лишь тому, кого испытал самолично, невозмутимо
ответил:
– Следует
все проверить; мы можем послать его по тому же самому пути, дав ему указания,
которыми бы он руководствовался; надо взыскать кое-какие долги, возобновить
старые знакомства, завязать новые. Он может также посодействовать той торговой
сделке, о которой я давеча вам говорил; не получив точных сведений на месте,
трудно чего-либо добиться.
– Пускай
собирается, – решил старик Мейстер, – и поскорее трогается в путь. Но
где мы достанем лошадь, пригодную для такого рода путешествий?
– Долго
искать не придется. Мелочный торговец в X. недодал нам долга, но человек он неплохой
и предложил в уплату лошадь, вполне сносную, со слов моего сына, который ее
видел.
– Пускай
съездит за ней сам; отправясь туда в почтовой карете, он до послезавтрашнего
утра смело обернется; тем временем ему тут будут приготовлены пожитки и письма,
так чтобы в начале той недели он тронулся в дорогу.
Позвали
Вильгельма и сообщили ему о принятом решении. Как же он обрадовался, когда
получил способ осуществить свое намерение, когда случай сам, без его участия,
шел ему в руки. Страсть его была столь велика и столь искренне убеждение в
правоте своего желания избавиться от гнета преяшей жизни, избрав новый, более
достойный путь, что ни совесть, ни малейшая тревога не шевельнулись в нем; даже
наоборот, он почел свою ложь святой ложью. У него не было сомнений, что
родители и родственники впоследствии будут хвалить его и благословят на этот
шаг; в стечении обстоятельств он усмотрел направляющий перст судьбы.
Бесконечно
тянулось для него время до ночи, до того часа, когда он вновь увидит возлюбленную.
Он сидел у себя в комнате, обдумывая план путешествия, как искусный вор или
колдун, сидя в темнице, время от времени высвобождает ноги из крепких кандалов,
дабы увериться, что избавление возможно, что оно даже ближе, чем думают
недальновидные надзиратели.
Наконец
пробил ночной час; Вильгельм выскользнул из родительского дома, стряхнул с себя
все, что его угнетало, и пошел по безлюдным улицам. На большой площади он воздел
руки к небу и почувствовал, что прошлое осталось где-то внизу, где-то вдали; он
освободился от всего и попеременно воображал себя то в объятиях возлюбленной,
то вместе с ней на залитых светом театральных подмостках; он витал на крыльях
надежды, и только возглас ночного сторожа напоминал ему, что он еще бродит по
земле.
Возлюбленная
выбежала навстречу ему на лестницу, и как она была хороша, как мила! Она
встретила его в новом белом неглиже; ему казалось, что он никогда еще не видел
ее столь пленительной. Так обновила она подарок отсутствующего любовника в
объятиях присутствующего, с неподдельной страстью одаряя любимого всем
богатством любовных ласк, врожденным и благоприобретенным; падо ли спрашивать,
какое это было для него счастье, какое блаженство.
Он
рассказал ей о происшедшем и в общих чертах открыл свои планы и намерения. Обосновавшись,
он тотчас же приедет за ней в надежде, что она не откажет отдать ему свою руку.
Бедняжка, скрывая слезы, прижимала друга к груди, а он, хоть и толковал ее
молчание в свою пользу, однако не прочь был получить ответ, особливо когда под
конец застенчиво и ласково спросил ее, нет ли у него оснований считать себя
отцом; но и на это она ответила лишь вздохом, лишь поцелуем.
|
