 Увеличить |
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Отношение
барона к актерам за время их пребывания в замке претерпело ряд перемен. Поначалу
все складывалось ко взаимному удовлетворению; барон, дотоле одушевлявший своими
пьесами лишь любительский театр, впервые в жизни увидел одну из них в руках
настоящих актеров, на пути к вполне сносному исполнению, пребывал в отличном
расположении духа, показывал широту своей натуры, у каждого галантерейщика, из
тех, кто частенько наведывался в замок, покупал подарочки для актрис,
изощрялся, чтобы добыть для актеров бутылку-другую лучшего шампанского; зато и
они на совесть трудились над его пьесами, а Вильгельм не щадил стараний, заучивая
наизусть высокопарные речи образцового героя, роль которого досталась ему.
Но тут
одно за другим стали вкрадываться мелкие недоразумения. День ото дня заметнее
сказывалось пристрастие барона к определенным актерам, неизбежно вызывая досаду
у остальных. Своих фаворитов он выделял совершенно открыто, внося зависть и
раздор в актерскую среду. Мелина вообще не умел разрешать спорные дела, тут же
он попал в крайне неприятное положение. Захваленные принимали похвалы без
особой признательности, а обойденные всячески показывали свою досаду и
старались тем или иным способом отравить пребывание в их кругу некогда столь
высокопочитаемому благодетелю; немалую пищу для злорадства дали стихи неизвестного
сочинителя, наделавшие много шума в замке. Ранее довольно деликатно
подтрунивали над короткостью барона с комедиантами, рассказывали о разных его
похождениях, приукрашали кое-какие случаи, подавая их в забавном, интригующем
виде. Под конец уже стали говорить о профессиональном соперничестве между ним и
некоторыми актерами, возомнившими себя писателями; на этих-то россказнях и
основывалось вышеупомянутое стихотворение, которое гласило:
Я, горемыка, вам, барон,
Во всем завидовать готов.
И в том, что вам доступен трон,
И много так у вас лугов,
И что ваш замок родовой
Стоит средь чащи вековой.
Мне, горемыке, вы, барон,
Завидуете в том порой,
Что с детства не был обойден
Я щедрой матерью-судьбой,
Что с легким сердцем и умом
Я нищим был, но не глупцом.
Не будем, господин барон,
Мы изменять судьбы своей.
Вы – отблеск доблестных времен,
А я – сын матери моей.
Пускай не мучит зависть пас,
Пусть каждый сохранит свой титул,
Как не завиден вам Парнас,
Так не завиден мне Капитул.[28]
Мнения
касательно стихов, ходивших по рукам в очень неразборчивых списках, в корне
расходились, автора же никто не мог назвать, и когда по этому поводу начались
злорадные пересуды, Вильгельм возмутился.
– Поделом
нам, немцам, – вскричал он, – если наши музы доселе пребывают в
небрежении, в котором прозябали с давних пор, раз мы не умеем ценить людей сановных,
так или иначе занимающихся нашей литературой. Рождение, сан и состояние никоим
образом не находятся в противоречии с талантом и тактом, что наглядно показали
нам чужеземные нации, насчитывающие среди лучших своих умов множество людей
знатного происхождения. В Германии доселе почиталось чудом, если человек
родовитый посвящал себя паукам, и лишь немногие прославленные имена становились
еще славнее через тяготение к искусству и науке, зато немало людей поднималось
из безвестности и восходило на горизонте звездами, но так будет не всегда, и,
если я не ошибаюсь, высшее сословие нации уже на пути к тому, чтобы впредь
употреблять свои преимущества также и на завоевание прекраснейшего из венков –
венка муз. Потому-то так несносно мне слышать, когда не только бюргер за
пристрастие к музам поднимает на смех дворянина, но и особы родовитые, по
неразумной прихоти и непохвальному зломыслию, отпугивают себе подобных с той
стези, где каждого ждут почет и удовлетворение.
Последние
слова, очевидно, метили в графа, ибо Вильгельм слышал, что стихотворение весьма
одобрено им. В самом деле, этому вельможе, привыкшему вышучивать барона на свой
лад, очень кстати показался повод лишний раз уязвить своего родственника. У
всех были свои догадки насчет автора стихов, и граф, не терпевший, чтобы
кто-либо превзошел его остротой ума, напал на мысль, за которую тотчас встал
горой: стихотворение может быть сочинено не кем иным, как его педантом. Это
тонкая бестия, и он, граф, давно уже подметил в нем поэтический дар. Дабы
позабавиться всласть, граф однажды утром велел позвать к себе педанта, и тот,
по его приказу* в присутствии графини, баронессы и Ярно прочитал стихотворение
на собственный лад, за что был награжден похвалами, рукоплесканиями и подарком,
а на вопрос графа, нет ли у него написанных ранее стихов, благоразумно
воздержался ответить. Так за педантом утвердилась слава поэта и острослова, а
во мнении тех, кто был расположен к барону, слава пасквилянта и дурного
человека. С той поры граф еще горячее рукоплескал ему, как бы небрежно он ни играл,
так что бедняга чуть не рехнулся и уже рассчитывал получить, по примеру Филины,
комнату в новом замке.
Если бы
это намерение осуществилось, он избежал бы большой беды. Когда он однажды
поздно вечером, возвращаясь в старый замок, наугад плелся по темной узкой
тропке, на него напало несколько человек; одни схватили и крепко держали его, а
другие принялись лихо колотить, да так впотьмах измолотили его, что он едва не
остался на месте и лишь с превеликим трудом дотащился до своих собратьев, а те,
как ни прикидывались возмущенными, на деле втайне радовались его беде и едва не
прыснули со смеху, когда увидели, как старательно его потрепали: новый
коричневый кафтан весь был в белых пятнах, словно от потасовки с мельником.
Тотчас
же оповещенный граф впал в неописуемый гнев. Он объявил этот поступок величайшим
злодеянием, заклеймил его как покушение на общественную безопасность и приказал
своему судье произвести строжайшее дознание. Главной уликой был признан
засыпанный чем-то белым кафтан. Все, что в замке связывалось с пудрой или с
мукой, было привлечено к следствию, но все тщетно.
Барон
честью своей торжественно заверял: хотя такая манера шутить отнюдь не пришлась
ему по вкусу, а поведение его сиятельства графа было далеко не дружественным,
однако он постарался стать выше этого и к беде, постигшей пресловутого поэта
или пасквилянта, – зовите его как хотите, – ни в малой мере не
причастен.
Другого
рода занятия гостей и треволнения домашних вскоре привели в забвение это происшествие,
и незадачливый фаворит дорого заплатил за удовольствие короткий срок покрасоваться
в павлиньих перьях.
Наша
труппа продолжала играть ежевечерне и на обращение, в общем, жаловаться не могла,
но чем лучше актерам жилось, тем больше они начали предъявлять претензий.
Вскорости
и еда, и питье, и услужение, и квартира стали для них недостаточно хороши, и
они наседали па своего заступника, барона, чтобы он получше о них заботился и
наконец-то обеспечил им те удобства и удовольствия, которые обещал. Жалобы
становились все громче и все бесплоднее старания их друга удовлетворить эти
жалобы.
А
Вильгельм, если не считать репетиций и спектаклей, почти не показывался на
люди. Запершись в одной из самых дальних комнат, куда имели доступ только
Миньона и старый арфист, он жил и мечтал в шекспировском мире и более ничего
вокруг себя не видел и не воспринимал.
Есть,
говорят, чародеи, которые магическими формулами привлекают к себе в горницу несметное
множество самых разнообразных духов. Сила заклинаний столь велика, что вскоре заполняется
все пространство комнаты, и духи, скопившись у очерченного чародеем малого
круга, вращаются вокруг него и над головой мастера, множась в непрерывном
движении и превращении. Каждый угол забит ими, занят каждый карниз. Овы[29] раздуваются,
гигантские фигуры съеживаются, превращаясь в грибы. На беду, чернокнижник забыл
слово, которым мог бы ввести в берега буйный круговорот духов. Так сидел
Вильгельм, и в душе его с неизведанной силой оживали тысячи ощущений и
устремлений, которых он не подозревал и не предчувствовал. Ничто не могло
вырвать его из этого состояния, он только раздражался, если кто-нибудь улучал
случай наведаться к нему и рассказать, что происходит за стенами его комнаты.
Так он
почти не обратил внимания на известие, что во дворе замка предстоит экзекуция, –
будут сечь розгами мальчугана, который заподозрен в попытке проникнуть ночью в
дом, а так как на нем был парикмахерский балахон, его сочли соучастником
избиения. Правда, мальчик упорно отпирался, а посему его нельзя наказать на
законном основании и решено его прогнать, проучив как бродягу за то, что оп
несколько дней шатался по окрестностям, ночевал на мельницах, а в конце концов
приставил лесенку к садовой стене и перелез в сад.
Во всей
этой истории Вильгельм не усмотрел ничего примечательного, но тут в комнату
вбежала Миньона и стала его уверять, что захваченный мальчик не кто иной, как
Фридрих; повздорив с шталмейстером, оп покинул труппу и куда-то скрылся.
Вильгельм
всегда симпатизировал мальчику и теперь поспешил во двор, где уже шли приготовления,
ибо граф любил устраивать парад даже из таких случаев. Мальчика привели. Вильгельм
вмешался и попросил подождать, потому что оп мальчика знает и хочет дать о нем
кое-какие сведения. Он не без труда настоял на своем и в конце концов получил
разрешение поговорить с преступником с глазу на глаз. Тот клялся, что ничего не
знает об избиении кого-то из актеров. Он бродил вокруг замка и прокрался ночью
внутрь, чтобы попасть к Филине, разведав сперва, где помещается ее спальня, и
непременно добрался бы туда, если бы его не схватили на полпути.
Блюдя
честь труппы, Вильгельм не пожелал вдаваться в подробности, поспешил к шталмейстеру
и попросил его, как лицо, близкое к данной особе и к дому, быть посредником в
Этом деле и вызволить мальчика.
Охотник
до выдумок, шталмейстер сочинил с помощью Вильгельма целую историю, будто бы
мальчик состоял в труппе, сбежал из нее, потом захотел воротиться и быть снова
принятым. Поэтому он замыслил ночью повидать своих покровителей и попросить их
заступничества. Вообще же, по общим отзывам, поведения он всегда был хорошего;
тут вступились дамы, и мальчика отпустили.
Вильгельм
взял его к себе, и он отныне стал третьим в том удивительном семействе, которое
Вильгельм с некоторых пор считал своим собственным. Старик и Миньона приветливо
приняли вновь обретенного, и все втроем обязались отныне усердно служить своему
другу и защитнику и стараться ему угождать.
|
