КНИГА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,
Где пурпур королька прильнул к листу,
Где негой Юга дышит небосклон,
Где дремлет мирт, где лавр заворожен?
Ты там бывал?
Туда, туда,
Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.
Ты видел дом? Великолепный фриз
С высот колонн у входа смотрит вниз,
И изваянья задают вопрос:
Кто эту боль, дитя, тебе нанес?
Ты там бывал?
Туда, туда
Уйти б, мой покровитель, навсегда.
Ты с гор на облака у ног взглянул?
Взбирается сквозь них с усильем мул,
Драконы в глубине пещер шипят,
Гремит обвал, и плещет водопад.
Ты там бывал?
Туда, туда
Давай уйдем, отец мой, навсегда![21]
Когда
наутро Вильгельм стал разыскивать по дому Миньону, он не нашел ее, но услышал,
что она чуть свет ушла с Мелиной, который торопился вступить во владение
гардеробом и прочими театральными принадлежностями.
Спустя
несколько часов Вильгельм услышал музыку у себя за дверью. Сперва он подумал,
что опять явился арфист, но вскоре различил звуки лютни, а вступивший вслед за
тем голос был голосом Миньоны. Вильгельм отворил дверь, девочка вошла и пропела
песню, которую мы только что привели.
Особенно
нашему другу понравились в ней напев и выражение, хотя не все слова были ему
внятны с первого раза. Он просил повторить и объяснить строфу за строфой,
записал их и перевел на немецкий язык. Однако ему удалось лишь отдаленно
передать своеобразие оборотов. Исчезло детское простодушие выражения, меж тем
как обрывистая речь получилась гладкой, а непоследовательные мысли – связными.
Да и ничто не могло идти в сравнение с прелестью напева.
Каждый
стих она начинала торжественно и величаво, словно указывая на нечто необычайное
и приуготавливая к чему-то важному. К третьей строке напев становился глуше и
сумрачнее. Слова: «Ты там бывал?» – звучали у нее таинственно и вдумчиво; в
словах: «Туда, туда!» – была безудержная тоска: а «уйти бы навсегда» она так
видоизменяла при каждом повторе, что в них слышались то настойчивая мольба, то
влекущий зов, то заманчивое обещание.
Вторично
закончив песню, она на миг остановилась, пристально посмотрела в глаза Вильгельму
и спросила:
– Знаешь
ты тот край?
– Думается,
это Италия, – отвечал Вильгельм, – а песенка у тебя откуда?
– Италия! –
с ударением произнесла Миньона. – Поедешь в Италию, возьми меня с собой.
Здесь я зябну.
– Ты
там уже бывала, душенька? – спросил Вильгельм.
Девочка
промолчала, и больше от нее нельзя было вытянуть ни слова.
Вошел
Мелина, осмотрел лютню и порадовался, что ее успели уже так хорошо исправить.
Инструмент входил в инвентарь гардероба. Миньона выпросила его нынче утром,
арфист тут же натянул струны, и девочка при этом случае проявила дар, какого у
нее до сей поры не знали.
Мелина
успел уже войти во владение гардеробом со всем к нему причитающимся; кое-кто из
членов магистрата обещал добиться для него разрешения некоторое время давать
здесь спектакли. И вот он вернулся с радостью на сердце и с улыбкой на лице. Он
словно преобразился, стал кроток, учтив со всеми, даже предупредителен и
заботлив. Он надеялся, что может теперь на какой-то срок дать ангажемент своим
друзьям, прозябавшим в стеснении, без дела, и только сокрушался, что поначалу
лишен возможности вознаградить соответственно заслугам и талантам тех
великолепных актеров, с которыми свел его счастливый случай, – прежде
всего ему надобно уплатить долг добросердечному другу, каким показал себя
Вильгельм.
– Не
нахожу слов, дабы выразить, какую услугу оказали вы мне тем, что помогли стать
во главе театра. Ведь когда я вас встретил, положение мое было крайне
щекотливым. Помните, как горячо при первой нашей встрече я ратовал противу
театра, и все же, женившись, я был вынужден искать ангажемент в угоду жене,
ожидавшей от сцены радостей и успехов. Ангажемент мне получить не удалось, по
крайней мере постоянный, зато посчастливилось встретить дельцов, которым для
экстренных случаев бывает нужен человек, владеющий пером, разумеющий
по-французски и не совсем невежда в счетоводстве. Некоторое время мне жилось
совсем неплохо, жалованье я получал сносное, кое-чем обзавелся и не краснел за
свое положение. Но экстренные поручения моих благодетелей пришли к концу, о
прочном устройстве нечего было и помышлять, а жена все настоятельнее желала
играть на театре, хотя, к несчастью, теперешние ее обстоятельства не очень-то
благоприятствуют успешным выступлениям перед публикой. Теперь я уповаю на то,
что предприятие, которое мне с вашей помощью удастся затеять, послужит хорошим
началом для меня и моих близких, и вам я обязан своим будущим счастьем, как бы
оно ни сложилось.
Вильгельму
приятны были эти признания, и все актеры не без удовольствия выслушали заявление
новоявленного директора, втайне радовались непредвиденному ангажементу л готовы
были для начала примириться с мизерным жалованьем, в большинстве своем
рассматривая то, что им так внезапно предложили, как подарок, не входивший в их
расчет. Мелина поспешил извлечь пользу из такого умонастроения, умело
потолковал с каждым в отдельности, тем или иным доводом убедив одного за другим
без промедления подписать контракт, так что актеры не успели толком обдумать
новые отношения и утешались возможностью расторгнуть контракт, предупредив за
шесть недель.
Теперь
оставалось лишь должным образом оформить условия, и Мелина подумывал уже,
какими спектаклями лучше всего приманить публику, как вдруг шталмейстер получил
с курьером извещение о прибытии господ и приказал подавать подставных лошадей.
Вскоре к
гостинице подкатил доверху нагруженный экипаж, с козел спрыгнули двое слуг, и
Филина, по своему обычаю, поспешила первой выбежать к дверям.
– Кто
такая? – входя, спросила графиня.
– Актриса,
к услугам вашего сиятельства, – гласил ответ, причем плутовка с невинной миной,
смиренно склонившись, облобызала складки платья знатной дамы.
Граф,
увидев еще несколько человек, стоявших вокруг и назвавшихся актерами, пожелал
узнать, велика ли труппа, где она подвизалась в последнее время и кто у нее
директором.
– Будь
это французы, – заметил он своей супруге, – мы могли бы сделать
принцу приятный сюрприз излюбленным его развлечением.
– А
на мой взгляд, не помешало бы, чтобы эти люди, хоть они, на беду, и немцы,
играли спектакли в замке, пока у нас будет гостить принц, – возразила
графиня. – Может статься, они не лишены умения. Большое общество лучше
всего занять театром, а уж барон как-нибудь выдрессирует их.
С этими
словами приезжие поднялись по лестнице, а наверху Мелина отрекомендовался им
как директор.
– Созови-ка
своих людей, – приказал граф, – и представь их мне, чтобы я сам мог
судить, каковы они. Кроме того, я желаю просмотреть список пьес, которые они
так или иначе могут сыграть.
Отвесив
низкий поклон, Мелина поспешил прочь и вскоре возвратился вместе с актерами.
Кто из них протискивался вперед, кто теснился позади, одни держались плохо от
пущего желания понравиться, другие – не лучше от старания быть развязными.
Филина показывала величайшее почтение графине, которая была на редкость
благосклонна и приветлива; меж тем граф внимательно оглядывал остальных,
каждого спрашивал об его амплуа и, оборотясь к Мелине, заявил, что каждому
должно придерживаться одного амплуа, каковое замечание было принято с великим
благоговением.
Затем
граф указал каждому, в чем ему надлежит совершенствоваться, что исправить в фигуре
и осанке, наставительно разъяснил, чего всегда недостает немцам, и при этом
обнаруяшл столь обширную осведомленность, что все, затаив дыхание, в величайшем
смирении застыли перед этим просвещеннейшим знатоком и сиятельнейшим
попечителем.
– Кто
это там в углу? – спросил граф, бросив взгляд на личность, еще не
представленную ему; и тощая фигура в истертом кафтане, с заплатами на локтях
шагнула вперед; выношенный парик покрывал голову смиренника.
С этим
человеком мы познакомились в предыдущей книге как с любимцем Филины; он обычно
играл педантов, магистров и поэтов и часто брал на себя роли персонажей,
которых били или обливали водой. Он усвоил себе особую раболепную, смехотворно
пугливую манеру кланяться, а заикающаяся речь, под стать его ролям, вызывала у
зрителей смех, так что на него все еще смотрели как на пригодного члена труппы,
тем более что он вдобавок был очень услужлив и покладист. С привычными ужимками
приблизился он к графу, поклонился и на каждый вопрос отвечал так, будто играл
на театре. Некоторое время граф взирал на него с благосклонным вниманием,
что-то при этом обдумывая; затем, оборотясь к графине, воскликнул:
– Дитя
мое! Вглядись попристальнее в этого человека! Ручаюсь тебе – он великий актер
или может стать таковым.
Тот от
полноты чувств отвесил такой шутовской поклон, что граф громко расхохотался,
воскликнув:
– Он
артистически исполняет свою роль! Держу пари, Этот человек может сыграть, что
пожелает. Досадно, почему до сих пор ему не нашли применения более достойного.
Такое
разительное отличие показалось остальным очень обидным, один лишь Мелина ничуть
не был уязвлен, наоборот, он всецело признал правоту графа и угодливо
подхватил:
– Увы,
ему, да и многим из нас, недоставало такого благожелательного знатока, какого
мы обрели сейчас в лице вашего сиятельства.
– Тут
собралась вся труппа? – спросил граф.
– Некоторые
участники сейчас в отсутствии, – дипломатично ответил Мелина, –
впрочем, имея поддержку, мы вскорости могли бы набрать по соседству полный
состаз.
Тем
временем Филина говорила графине:
– Наверху
находится еще один молодой человек очень приятной наружности, который за
короткий срок мог бы выйти в первые любовники.
– Почему
же он не покажется? – удивилась графиня.
– Я
пойду за ним, – вскричала Филина, устремляясь к двери.
Она
застала Вильгельма все еще в заботах о Миньоне и убедила его сойти вниз. Он
нехотя последовал за ней, хотя его и подстрекало любопытство: стоило ему
услышать о важных господах, как его тянуло узнать их поближе. Он вошел в
комнату, и тотчас же глаза его встретились с глазами графини, обращенными к
нему. Филина подвела его к знатной даме, меж тем как граф занимался остальными.
Вильгельм поклонился и не без замешательства стал отвечать на различные
вопросы, которые задавала ему прекрасная дама. Ее красота, молодость, обаяние,
гравия и тонкое обхождение положительно пленили его, тем более, что в ее речах
и манерах чувствовалась застенчивость и даже, скажем прямо, смущение.
Представили его и графу, но тот почти не обратил на него внимания и подошел к
окну, возле которого сидела его супруга, должно быть, о чем-то спросить у нее
совета. Видно было, что она всецело соглашается с его мнением, мало того, о
чем-то настоятельно его просит в поддержку его намерения.
Вслед за
тем он оборотился к труппе со словами:
– Сам
я не могу сейчас задержаться здесь, но я пришлю к вам своего друга, и если вы поставите
сходные условия и не пожалеете стараний, то я склонен допустить, чтобы вы
играли в замке.
Все
выразили по этому поводу величайшую радость, а Филина с особливым жаром принялась
целовать руки графине.
– Смотрите,
милая, – промолвила графиня, ласково потрепав ветреную девицу по
щеке, – смотрите, голубушка, приходите ко мне. Я непременно сдержу
обещание, только постарайтесь получше одеться.
Филина
принялась оправдываться тем, что ей не на что обновлять гардероб, и графиня тут
же приказала своим камеристкам принести английскую шляпку и шелковую косынку,
положенные сверху.
Графпня
собственноручно нарядила в них Филину, которая продолжала вести себя примерно,
с притворно-невинной миной изображая из себя скромницу.
Граф
предложил супруге руку и повел ее вниз. Мимоходом она приветливо кивала собравшимся
и, обернувшись к Вильгельму, с благосклонной улыбкой промолвила: – Скоро мы увидимся
вновь.
Столь
радостные перспективы окрылили всех; каждый дал волю надеждам, желаниям и
мечтам, говорил о ролях, которые думает сыграть, об успехе, которого думает
добиться. Мелина прикидывал, как бы наскоро поставить несколько спектаклей,
выкачать денежки у местных горожан и вместе с тем дать актерам поупражняться;
остальные же отправились на кухню заказать обед получше того, каким их кормили
обычно.
|
