ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Спустя
некоторое время, когда он все сидел, понурясь, во власти разных тревожных дум,
из дверей дома неторопливо выплыла Филина и подсела к нему, можно сказать,
прямо на колени, так тесно она придвинулась, и, опершись ему на плечо, играла
его кудрями, гладила его, улещала самыми что ни есть ласковыми словами. Она
молила не уезжать, не бросать ее одну в компании людей, среди которых пропадешь
со скуки. Ей стало невмоготу жить под одной кровлей с Мелина, и потому она
переселилась сюда.
Тщетно
старался он отделаться от нее, доказывал, что не может и не должен оставаться
здесь дольше. Она не отступалась и вдруг обвила ему шею руками и принялась
целовать его со страстным вожделением.
– Вы
что, с ума сошли, Филина? – крикнул Вильгельм, дакясь высвободиться. –
Зачем допускать всю улицу в свидетели таких ласк, которых я ничем не заслужил.
Пустите Шя – я не могу остаться и не останусь.
– А
я тебя удержу, – твердила она, – и до тех пор буду целовать при всех,
пока не добьюсь, чего желаю. Ох, со смеху умереть можно! После таких
интимностей люди, конечно, сочтут, что у нас с тобой медовый месяц, и мужья,
увидев эту прельстительную сцену, будут ставить женам в пример мое детское,
непринужденное изъявление чувств.
Тут как
раз появились прохожие, и она принялась умилительным образом ласкать его, а он,
дабы не вышло конфуза, был вынужден играть роль терпеливого супруга. Вдогонку
прохожим она строила гримасы и под конец до того утратила меру пристойности в
своем озорстве, что Вильгельм поневоле пообещал ей остаться еще нынче, завтра и
послезавтра.
– Бесчувственный
чурбан, вот вы кто! – заявила она в ответ и отстранилась от него. – И
ради чего я, дура, трачу на вас столько нежности?
Поднявшись
в обиде, она сделала несколько шагов; но тут же воротилась, смеясь, и воскликнула:
– Впрочем,
верно, оттого я и влюбилась в тебя. Пойду – ка я возьму спицы и буду вязать
чулок, лишь бы не сидеть сложа руки. А ты побудь тут, чтобы я застала каменного
истукана на каменной скамье.
На сей
раз она была к нему несправедлива; как ни владел он собой, но, очутись они
сейчас в укромной беседке, вряд ли ее ласки остались бы безответными.
Бросив
ему задорный взгляд, она направилась в дом. Он совсем не был расположен следовать
за ней, мало того, ее поведение даже усугубило в нем неприязнь; и все же он
встал и, сам толком не понимая, почему, пошел следом.
Только
он собрался переступить порог, как подоспел Мелина и смиренно заговорил с
Вильгельмом, прося прощения за резкие слова, вырвавшиеся у него в пылу спора.
– Не
обижайтесь на меня, если я в своем плачевном положении бываю не в меру вспыльчив:
забота о жене, а может статься, и о будущем ребенке не позволяет мне жить
беспечно день за днем, наслаждаясь приятностями жизни, как это еще доступно
вам. Обдумайте все и, если есть у вас такая возможность, помогите мне
приобрести имеющийся здесь театральный инвентарь. Должником вашим я буду
недолго, но навеки сохраню к вам признательность.
Недовольный
тем, что его задержали у двери, куда он неодолимо стремился в порыве влечения к
Филине, Вильгельм растерянно, с торопливой готовностью ответил:
– Незачем
дольше и раздумывать, если это составит ваше счастье и благополучие. Ступайте и
улаживайте все, как надобно. Я готов расплатиться нынче же вечером или завтра
поутру.
В
подтверждение своих слов он пожал Мелине руку и с удовольствием увидел, как тот
поспешно удаляется по улице; но, увы, перед его вторжением в дом встала новая и
более досадная помеха.
По улице
поспешно приближался юнец с узелком за спиной; когда он подошел, Вильгельм
сразу же узнал в нем Фридриха.
– Вот
и я! – воскликнул тот, обводя радостным взглядом больших голубых глаз
верхние и нижние окна. – А где же мамзель? Какого черта мне маяться, не
видя ее?
– Она
наверху, – сказал подошедший к ним хозяин, и юноша несколькими прыжками
взбежал наверх, а Вильгельм как вкопанный застыл на пороге. В первое мгновение
ему хотелось за волосы стащить мальчишку вниз; но затем жестокий пароксизм ярой
ревности сковал его чувства и помыслы, а когда оцепенение мало-помалу прошло,
им овладело такое томление, такая тревога, каких он еще не знавал в жизни.
Он пошел
к себе в комнату и застал Миньону за писанием. С некоторых пор девочка усердно
записывала то, что знала наизусть, и давала своему другу и хозяину исправлять
написанное. Она была сметлива и не знала устали, только буквы по-прежнему
получались неровные, а строчки шли вкривь. II здесь, как видно, дух ее был не в
ладу с телом. Обычно, когда Вильгельм бывал спокоен, его очень радовало
прилежание девочки, но на сей раз он не проявил интереса к тому, что она ему
показывала; она сразу это почувствовала и огорчилась тем сильнее, что на сей
раз считала урок выполненным совсем хорошо.
Тревога
гнала Вильгельма вверх и вниз по коридорам гостиницы, а затем снова к выходной
двери. В этот миг подскакал всадник, весьма почтенный и по своим летам вполне
бодрый на вид. Хозяин кинулся к нему навстречу, как старому приятелю протянул
ему руку, восклицая:
– Наконец-то
опять пожаловали, господин шталмейстер!
– Я
только хочу задать корма коню, – ответствовал не – гйкаромец, – мне
нужно поскорее добраться до имения и кое – чего приготовить. Граф прибывает
завтра вместе с супругой, Он Пробудут некоторое время, чтобы оказать
достойнейший прием принцу, который как будто намерен расположить в здешних
местах свою главную квартиру.
– Жалко,
что вам нельзя остаться, – посетовал хозяин, – у нас тут собралось
отменное общество.
Конюх,
подскакавший следом, принял лошадь у шталмейстера, который, беседуя с трактирщиком
па пороге, искоса поглядывал на Вильгельма.
Заметив,
что речь идет о нем, Вильгельм удалился и пошел бродить по улицам.
|
