Увеличить |
КНИГА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Весна
пришла во всей своей красе; ранняя гроза, надвигавшаяся с утра, разразилась в горах,
дождь пролился над равниной, солнце засияло в полном блеске и на сером фоне туч
раскинулась великолепная радуга. Вильгельм ехал верхом ей навстречу, с грустью
глядя на нее. «Увы! – говорил он про себя, – не на таком ли точно фоне
предстают перед нами самые приманчивые краски жизни? И зачем струятся капли,
когда мы исполнены восторга? Ясный день подобен хмурому, когда мы равнодушно
созерцаем его, и что может взволновать нам душу, как не затаенная надежда, что
заложенное в нас от природы влечение не останется беспредметным? Душу нам
волнует и рассказ о каждом добром поступке, и созерцание каждого гармонического
образа; нам кажется тогда, что мы уже не совсем на чужбине, нам мнится, что мы
ближе к той отчизне, куда нетерпеливо стремится все лучшее, что сокрыто в
тайниках нашего сердца».
Тем
временем его нагнал пешеход, который присоединился к нему, размашисто шагая рядом
с конем, и после нескольких безразличных слов обратился к всаднику:
– Если
не ошибаюсь, мы с вами уже где-то встречались?
– Я
тоже как будто признаю вас, – отвечал Вильгельм. – Помнится, мы
вместе совершили веселую прогулку по реке.
– Совершенно
верно! – подтвердил попутчик.
Вильгельм
пристально вгляделся в него и, помолчав, добавил:
– Не
пойму, что за перемена произошла с вами. Тогда я принял вас за лютеранского
пастора, теперь вы скорее похожи на католического патера.
– Нынче,
по крайней мере, вы не заблуждаетесь, – сказал тот, сняв шляпу и обнажив
тонзуру. – А куда девалась ваша труппа? Долго вы состояли при ней?
– Дольше,
чем следовало; когда я вспоминаю время, которое провел в ней, я с сожалением
убеждаюсь, что гляжу в беспредельную пустоту. Память моя ничего не сохранила от
той поры.
– В
этом вы ошибаетесь; с чем бы мы ни столкнулись, все оставляет по себе след и незаметно
способствует нашему развитию; однако опасно стараться дать себе в этом отчет. В
итоге нас одолеет либо гордыня, либо уныние и малодушие, и одно не менее
вредоносно, чем другое. Вернее всего заниматься своим ближайшим делом, а в
данную минуту, – с улыбкой добавил он, – это значит поспешать к месту
назначения.
Вильгельм
спросил, далеко ли до имения Лотарио, попутчик ответил, что оно расположено за
горой.
– Может
быть, я вас там застану, – добавил он, – мне надо только закончить
кое-какие дела по соседству. Итак, до скорого свидания! – С этими словами
он свернул на более крутую тропу, очевидно, сокращавшую дорогу через гору.
«Да,
конечно же, он прав, – про себя решил Вильгельм, продолжая путь, –
надо думать о ближайшем деле, а для меня нет сейчас ничего ближе печального
поручения, которое надлежит мне выполнить. Посмотрим-ка, полностью ли
сохранилась у меня в памяти речь, которой я должен пристыдить жестокосердого
друга».
И он
принялся повторять про себя этот литературный опус, оп не пропустил ни полслова,
и чем вернее служила ему память, тем более росли в нем негодование и отвага.
Страдание и смерть Аврелии живо встали перед его внутренним взором.
– Осени
меня, душа моей подруги! – вскричал он. – И, если можешь, подай мне
знак, что ты примирена и успокоена!
С этими
речами и мыслями добрался он до вершины горы и по ту сторону на склоне ее
увидел причудливое строение, в котором тотчас же признал жилище Лотарио. Старый
несуразный замок с несколькими башнями и фронтонами был, очевидно, первоосновой
всего сооружения; но еще несуразнее оказались новые пристройки, возведенные
частью рядом с главным зданием, частью поодаль от него и соединенные с ним
галереями и крытыми переходами. Всякая внешняя симметрия, всякий намек на
архитектоническую сообразность были явно принесены в жертву внутреннему
удобству. От рва и вала, как и от искусственно разбитых садов и больших аллей,
не осталось ни малейшего следа. Огород и плодовый сад подступали к самым
зданиям, а мелкие огородики были разведены даже между ними. Неподалеку раскинулась
нарядная деревенька, сады и поля были па вид в превосходном состоянии.
Вильгельм
ехал вперед, углубившись в свои беспокойные думы и не очень вникая в то, что
видел. Он оставил лошадь на постоялом дворе и не без волнения поспешил в замок.
Старый слуга
встретил его у входа и благодушно объяснил, что нынче ему вряд ли удастся
повидать барина; барину надо написать много писем и он велел уже отказать кое –
кому из тех, кто приходил по делу. Вильгельм настаивал; в конце концов старик
уступил и пошел доложить о нем. Воротившись, он проводил Вильгельма в большую
старинную залу и попросил его обождать, потому что барин еще задержался.
Вильгельм беспокойно шагал взад и вперед, поглядывая на рыцарей и дам, чьи
старинные портреты были развешаны по стенам; он повторял начало своей речи, и
здесь, в окружении доспехов и брыжей, она казалась вполне уместной. Заслышав
шорох, он поспешил принять подобающую позу, с достоинством встретить
противника, сперва вручить ему письмо, а затем пустить в ход оружие упрека.
Несколько
раз он обманывался и уже стал раздражаться, когда наконец пз боковой двери
показался статный мужчина в ботфортах и простом кафтане.
– Что
хорошего привезли вы мне? – приветливо обратился он к Вильгельму. –
Простите, что я заставил вас ждать.
Говоря, он
складывал письмо, которое держал в руках. Вильгельм не без смущения вручил ему
послание Аврелии и сказал:
– Я
привез вам последние слова вашей подруги, которые должны вас тронуть.
Лотарио
взял письмо и воротился с ним в комнату и, как было видно Вильгельму через
раскрытую дверь, сначала надписал и запечатал еще несколько писем, а затем уж
вскрыл и стал читать послание Аврелии. По-видимому, он перечел письмо несколько
раз, и хотя Вильгельм чувствовал, что его патетическая речь не очень-то
соответствует столь естественному приему, однако он собрался с духом,
направился к порогу и приготовился было начать свою рацею, когда потайная дверь
кабинета растворилась и вошел патер.
– Я
получил поразительнейшее известие! – воскликнул ему навстречу Лотарио и
добавил, оборотясь к Вильгельму: – Простите мне, но сейчас я не расположен
продолжать нашу беседу. Вы переночуете у нас! А вы, аббат, позаботьтесь, чтобы
гость наш ни в чем не терпел недостатка.
С этими
словами он поклонился Вильгельму, а патер взял нашего друга за руку, и тот неохотно
последовал за ним.
Молча
шли они причудливыми галереями и пришли в очень приветливую комнату. Патер ввел
в нее гостя и удалился без дальнейших извинений. Вслед за тем появился бойкий
подросток и объяснил Вильгельму, что приставлен ему служить; подавая ужин, он
рассказал, какой распорядок в доме: когда здесь завтракают, обедают, работают и
развлекаются, и при этом не уставал восхвалять Лотарио.
Как ни
приятен был мальчик, Вильгельм постарался поскорее отделаться от него. Ему хотелось
побыть одному, слишком уж неловким и тягостным было его положение. Он попрекал
себя за то, что так плохо осуществил свое намерение и лишь вполовину выполнил
данный ему наказ. То он давал себе слово завтра же утром наверстать упущенное,
то вынужден был признаться, что знакомство с Лотарио настроило его совсем на
другой лад. Да и очень уж необычным представлялся ему этот дом, он никак не мог
освоиться здесь. Собираясь разоблачиться, он отпер свой чемодан; вместе с
ночными принадлежностями он извлек покрывало призрака, которое уложила Миньона.
Оно только усугубило тоскливое состояние его духа. «Беги, юноша! Беги!» –
воскликнул он. Что означают Эти таинственные слова? Чего бежать, куда бежать?
Лучше бы призрак крикнул мне: «Оглянись на самого себя!» Он принялся рассматривать
английские гравюры, висевшие в рамках на стене. Почти по всем он скользнул
равнодушным взглядом и вдруг увидел одну, изображавшую гибель корабля; отец со
своими прекрасными дочерьми ждет смерти от подступающих волн. У одной из женщин
было сходство с красавицей амазонкой; неизъяснимая жалость охватила нашего
друга. Он ощутил непреодолимую потребность дать волю чувствам, слезы хлынули у
него из глаз, он не мог успокоиться, пока сон не сморил его.
Странные
сны привиделись ему под утро. Он находился в саду, где часто бывал мальчиком, и
с радостью узнавал знакомые аллеи, изгороди и цветники. Ему встретилась
Мариана, оп ласково заговорил с ней, не поминая прежних неладов. Тотчас же к
ним подошел его отец в шлафроке и, приказав сыну принести из садового павильона
два стула, с радушием, не присущим ему, взял Мариану за руку и повел ее к
беседке.
Вильгельм
бросился в павильон, но тот оказался пуст, только у противоположного окна
стояла Аврелия; он приблизился и заговорил с нею, однако она не взглянула на него,
и хотя он стоял рядом, лицо ее ему так и не удалось рассмотреть. Он выглянул в
окно и увидел в каком-то незнакомом саду скопище людей, некоторых из них он
сразу узнал. Под деревом сидела мадам Мелина, играя розой, которую держала в
руке; рядом с ней стоял Лаэрт и считал золотые монеты, пересыпая их из руки в
руку. Миньона и Феликс лежали в траве, она растянувшись на спине, а он ничком.
Появилась Филина и захлопала в ладоши над детьми. Миньона не пошевельнулась, а
Феликс вскочил и пустился бежать от Филины; сперва он смеялся, когда Филина
бросилась ему вдогонку, когда же арфист крупными медленными шагами пошел следом
за ним, мальчик испуганно закричал. Он бежал напрямик к пруду. Вильгельм
кинулся ему вслед, но опоздал – малыш был уже в воде. Вильгельм стоял как
вкопанный. И вдруг па том берегу пруда увидел прекрасную амазонку, она
протянула правую руку к мальчику и пошла вдоль берега; малыш пересек пруд по
прямой линии, как указывал ее палец, и плыл за ней, пока она шла, наконец она
подала ему руку и вытащила его из пруда. Вильгельм тем временем приблизился,
малыш был охвачен пламенем, огненные капли скатывались с него. Вильгельм совсем
растерялся, но амазонка быстро сняла с головы белое покрывало и окутала им
малыша. Огонь тотчас был загашен. Когда она подняла покрывало, из-под него
выскочили два мальчугана, и они принялись вместе играть и резвиться, а
Вильгельм рука об руку с амазонкой пошел по саду и увидел, как вдалеке его отец
и Мариана прогуливаются по аллее, высокие деревья которой, казалось, окружали
весь сад. Вильгельм направился к пим и вместе со своей прекрасной спутницей
пересек сад, как вдруг им заступил дорогу белокурый Фридрих, с хохотом и
паясничаньем задерживая их. Они попытались, невзирая на него, продолжать свой
путь, тогда он отстал и помчался вдаль, ко второй чете; отец и Мариана,
по-видимому, убегали от него, а он мчался все быстрее, и Вильгельм увидел, как
те двое почти что летят по аллеям. Голос природы и привязанности принуждал его
поспешить им на помощь, но рука амазонки держала его. И как охотно позволял он
удерживать себя! С этим смешанным чувством он проснулся и увидел, что комната
уже залита ярким утренним солнцем.
|