 Увеличить |
ГЛАВА ШЕСТАЯ
– Лейтенант
не мешкая установил самый театр и доделывал все остальное. Заметив, что на этой
неделе он несколько раз являлся к нам в неурочное время, я догадался, ради чего
он приходит, и не помнил себя от нетерпения, сознавая, что до субботы мне не
позволят принять участие в том, что готовится. Наконец настал желанный день. В
пять часов вечера пришел мой наставник и взял меня с собой наверх. Я вошел,
дрожа от радости, и увидел, что сбоку, по обе стороны подмостков, развешаны
куклы в том порядке, в каком им предстоит появляться; тщательно рассмотрев их,
я встал на ступеньку, поднявшую меня над сценой, и будто вознесся над всем миниатюрным
мирком. С благоговением смотрел я вниз» в щели между досками, вспоминая, каким
чудесным все это представляется снаружи, и чувствуя, в какие тайны я посвящен.
Мы устроили репетицию, и все сошло хорошо.
На
другой день было приглашено целое общество детей, и мы не оплошали, если не считать,
что в разгар действия я уронил своего Ионафана и принужден был запустить руку
вниз и подхватить его; досадный этот случай порядком нарушил иллюзию, вызвал
дружный хохот и несколько огорчил меня. А мой отец, с умыслом скрывавший, как
радуют его способности сыночка, был даже доволен этим промахом и сразу после
окончания спектакля придрался к нашим ошибкам, говоря, что все сошло бы
отменно, не будь того или иного огреха.
Меня это
глубоко обидело, весь вечер я ходил грустный; по наутро, проспав свою досаду,
ликовал от сознания, что, кроме той незадачи, играл превосходно. К этому
добавились похвалы зрителей, которые решительно утверждали, что лейтенант хоть
и немало преуспел по части перехода от высокого к низкому голосу, однако же
декламирует он не в меру выспренне и натянуто; зато юный дебютант прекрасно
говорит за Давида и Ионафана; матушке особенно нравилось, с какой правдивостью
выражения я вызывал на бой Голиафа и представлял царю скромного победителя.
К
великой моей радости, театр так и остался на месте, а тут подоспела весна,
можно было обходиться без огня, и все часы» отпущенные для игр и отдыха, я
проводил наверху, храбро так и эдак орудуя куклами. Часто я звал с собой
братьев, сестер и приятелей; когда же они отказывались, я отправлялся туда
один. Мое воображение было всецело поглощено кукольным мирком, и он не замедлил
принять новые формы.
Не успел
я несколько раз повторить первую пьесу, для которой были сделаны и прилажены
театр и актеры, как она уже прискучила мне. А тем временем среди книг деда я
обнаружил «Немецкий театр»[3]
и различные итальянские оперы, в которые погрузился с головой, и всякий раз»
едва пересчитав действующих лиц, без дальних размышлений спешил сыграть пьесу.
Царю Саулу в неизменной черной бархатной мантии приходилось изображать и
Хаумигрема, и Катона, и Дария; признаться, пьесы никогда не ставились целиком,
чаще всего разыгрывались одни пятые акты, где дело доходит до смертоубийств.
Вполне
понятно, что заманчивее всего множеством разных превращений и приключений
казалась мне опера. Здесь я находил и бурные моря, и богов, которые спускаются
на облаке; особенный же восторг вызывали у меня громы и молнии. Материалом мне
служили картой, краски и бумага; ночь я наловчился делать великолепно, молнии
мои наводили страх, а вот гром получался не всегда; впрочем, это было не так уж
важно. Кстати, в оперы легче было пристроить моих Давида и Голиафа, которые
никак не вмещались в обыкновенные драмы. С каждым днем я крепче привязывался к
тому тесному уголку, где черпал столько радостей; не стану скрывать, что запах
припасов, которым куклы пропитались в кладовой, немало тому способствовал.
Постепенно
получился у меня полный набор декораций – недаром с малых лет я был наделен
способностью обращаться с циркулем, вырезать из картона и раскрашивать
картинки; теперь это оказалось кстати. Тем обиднее было мне, что наличный
состав моей труппы не давал возможности играть большие пьесы.
Сестры
мои постоянно раздевали и одевали своих кукол и меня навели на мысль обзавестись
для моих персонажей сменяемым платьем. Пришлось содрать лоскутки с фигурок,
кое-как сшить их, скопить немножко денег, приобрести новые ленты и, мишуру и
выпросить обрывки тафты; так был мало – помалу собран театральный гардероб, и
главное внимание было обращено на дамские роброны.
Теперь
труппа была по-настоящему обеспечена костюмами для любой самой большой пьесы, и
следовало ожидать, что теперь-то уж представление последует за представлением.
Однако со мной случилось то, что часто случается с детьми: они строят
грандиозные планы, делают обширные приготовления, даже предпринимают кое-какие
попытки, и на том все кончается. В таком грехе повинен и я. Занимательнее
все" го мне было изобретать и давать пищу своему воображению. В каждой
пьесе меня интересовала какая-нибудь одна сцена, для которой я сразу же
заказывал новые костюмы. При таких порядках исконные одеяния моих персонажей
порастрепались, попропадали, так что даже первую большую пьесу нельзя было
поставить толком. Я дал волю своей фантазии, вечно что-то пробовал и готовил,
без конца строил воздушные замки, не сознавая, что подрываю основу своего
маленького предприятия.
Во время
этого рассказа Мариана сугубой ласковостью обращения старалась скрыть от
Вильгельма свою сонливость. С одной стороны, история показалась ей забавной, а
с другой – чересчур простой для столь глубоких умозаключений. Девушка нежно
поставила ножку на ногу возлюбленного, показывая ему притворное внимание и
ободрение. Она пила из его бокала, и Вильгельм не сомневался, что ни одного
слова его рассказа не пропало втуне.
– Теперь
твой черед, Мариана! – помолчав немного, воскликнул Вильгельм. –
Расскажи мне тоже о первых радостях твоих юных лет. До сих пор мы были слишком
поглощены настоящим, чтобы вникнуть в прошедшую жизнь друг друга. Скажи мне, в
каких обстоятельствах ты воспитывалась. Какие первые яркие впечатления
запомнились тебе?
Эти
вопросы поставили бы Мариану в крайне неловкое положение, если бы Барбара не поспешила
прийти ей на помощь.
– Неужто,
по-вашему, мы так же бережно храним в памяти все случаи прежней жизни и можем
похвалиться столь же занятными приключениями? – спросила умная
старуха. – А если бы и так, разве мы способны столь же умело описать их?
– Да
в умении ли дело! – вскричал Вильгельм. – Я так сильно люблю это
ласковое, доброе, милое создание, что мне постыло каждое мгновение, прожитое
без нее. Позволь же мне хотя бы с помощью воображения стать участником былой
твоей жизни! Расскажи мне все, и я все тебе расскажу. Попытаемся обмануть себя
и вспомнить время, потерянное для любви.
– Коль
вы так уж настаиваете, извольте, мы вас уважим, – заявила старуха, –
но сперва расскажите вы нам, как росло ваше тяготение к театру, сколько вы
упражнялись и как счастливо преуспели, что впредь можете считаться хорошим
актером. Конечно, у вас при этом случалось немало похождений. Спать ложиться еще
рано, у меня в запасе есть непочатая бутылка: кто знает, скоро ли случится нам
опять так мирно и приятно посидеть вместе.
Мариана
бросила на нее печальный взгляд, не замеченный Вильгельмом, который продолжал
свой рассказ.
|
