 Увеличить |
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Собравшись
домой, они стали искать своего священника, но он исчез, и найти его нигде не
удалось.
___
Неучтиво со стороны человека, как будто благовоспитанного, не простившись, покинуть
общество, столь приветливо его принявшее, – заявила мадам Мелина.
– А
мне все время казалось, что я где-то уже видел этого ^чудака, – сказал
Лаэрт. – Я решил спросить его об этом на прощание.
– То
же было и со мной, – подхватил Вильгельм. – Я бы не отпустил его, не
настояв, чтобы он рассказал о себе поподробнее. Могу поручиться, что однажды
уже беседовал с ним.
– Не
ручайтесь, – возразила Филина. – У него только видимость знакомого,
потому что он похож на человека, а не на всякий сброд.
– Как
так? – возмутился Лаэрт. – Мы что же – на людей не похожи?
– Я
знаю, что говорю, – настаивала Филина, – если вам это непонятно,
ничего не поделаешь. Недоставало еще, чтобы я объясняла свои слова.
Подъехали
две кареты. Лаэрта, заказавшего их, похвалили за рачительность. Филина села
рядом с мадам Мелина, Вильгельма посадила напротив, а все прочие разместились
как могли.
Сам
Лаэрт возвратился в город верхом на лошади Вильгельма, которую тоже привели.
Не
успела Филина расположиться в карете, как стала надевать приятные песенки и
направила разговор на повести, вторые, по ее словам, с успехом можно переделать
в пьесы. JNbk ловким маневром она мигом привела нашего молодого ДДОга в
отличное расположение духа, и он, черпая из своего богатого запаса образов, не
замедлил составить целый спектакль с действиями, сценами, персонажами и
перипетиями; решено было вставить туда несколько арий и песенок; их тут же и
сочинили, а Филина, входившая во все, сразу же подобрала к ним известные
мелодии и экспромтом спела их.
Сегодня
она была на редкость в ударе, веселым поддразниванием раззадоривая нашего
друга; ему стало легко на душе, как не бывало уже давно.
После
того как жестокое открытие оторвало его от Марианы, он оставался верен зароку
не попадаться в ловушку женских объятий, избегать вероломного женского пола,
замкнуть в груди свои муки, увлечения и сладостные желания. Неуклонная верность
зароку втайне будоражила все его существо, и сердце не могло оставаться
безутешным, настойчиво требуя любовного участия. Он ходил как в отроческом
угаре, радостно схватывая взором каждый милый образ, и никогда ранее суждение
его о привлекательных созданиях не бывало столь снисходительным. Увы, нетрудно
предугадать, сколь опасна при таком состоянии была для него задорная девица.
Дома
застали они комнату Вильгельма вполне готовой к приему, стулья для слушателей
были составлены в кружок, а на середину выдвинут стол, на который предстояло
водрузить пуншевую чашу.
В ту
пору внове были немецкие рыцарские драмы,[16]
привлекшие внимание и благоволение зрителей. Старый ворчун принес с собой
произведение такого рода, и решено было его прочитать. Все расселись. Вильгельм
завладел рукописью и приступил к чтению.
Рыцари в
латах, старинные замки, прямодушие, правдивость и честность действующих лиц,
особливо же их независимость встретили дружное одобрение. Чтец старался изо
всех сил, слушатели не помнили себя от восторга. Между вторым и третьим актами
была внесена огромная чаша с пуншем, и так как в самой пьесе очень много пили и
поднимали заздравные чары, то вполне естественно, что присутствующие каждый раз
ставили себя на место героев и пили в свой черед, возглашая здравие
полюбившихся им персонажей.
Все были
воодушевлены благороднейшими национальными чувствами. Как нравилось этим
немецким актерам согласно их природе предаваться поэтическим восторгам на
родной почве! Их потрясали сводчатые подвалы, полуразрушенные замки, мхи,
дуплистые деревья, а превыше всего ночные сцены в цыганском таборе и тайное
судилище. Каждый актер уже видел себя в шлеме и латах, каждая актриса жаждала,
надев высоченный воротник, явить себя публике истой германкой.
Каждый
хотел сейчас же присвоить себе имя из пьесы или из немецкой истории, а мадам
Мелина уверяла, что окрестит ожидаемое дитя, сына или дочь, не иначе как
Адельбертом или Мехтильдой.
К пятому
акту успех стал еще шумнее и громогласнее, а под конец, когда герой избавился
от своего угнетателя и тирана постигла кара, все в приливе восхищения твердили,
что не знавали в жизни более счастливых часов. Мелина, разгоряченный
возлияниями, шумел пуще всех, а после того, как была осушена вторая пуншевая
чаша и близилась полпочь, Лаэрт клялся и божился, что ни один человек не
достоин более пригубить от этих бокалов, и с тем швырнул свой бокал через плечо
на улицу, разбив окно. Остальные последовали его примеру, и, невзирая на вопли
прибежавшего трактирщика, была вдребезги разбита сама пуншевая чаша, дабы после
такого празднества ее не осквернили другим, нечестивым напитком. Не в пример
обеим девушкам, развалившимся на кушетке далеко не в пристойных позах, у Филины
опьянение не сказывалось слишком явно, зато она злорадно подстрекала остальных
к дебоширству. Мадам Мелина декламировала возвышенные вирши, а супруг ее, не
очень учтивый во хмелю, честил неумелое приготовление пунша, утверждал, что
умеет куда удачнее устроить пирушку, и под конец, когда Лаэрт велел ему
замолчать, совсем распоясался и разорался так, что тот, не долго думая, швырнул
ему в голову осколок чаши, чем довел шум до предела.
Тут
подоспел ночной дозор и потребовал, чтобы его впустили в дом. Вильгельм, разгоряченный
скорее чтением, нежели вином, ибо пил он немного, поспешил с помощью хозяина
умаслить дозорных деньгами и уговорами, а затем Отвел по домам упившихся
гостей. Едва он воротился к себе, сон сморил его, и он в прескверном состоянии
духа, не раздевшись, бросился на кровать. Ни с чем не сравнишь то тягостное
чувство, с каким он на другое утро, открыв глаза, щ^лчвыч взором окинул
вчерашний разгром и безобразие – $6 недобрые следы, что остались от умного,
яркого, благо – мысленного поэтического творения.
|
