ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Из
жестокого затруднения, как быть с несчастным стариком, проявившим явные
признаки безумия, Вильгельма в то же утро вывел Лаэрт. Следуя старой своей
привычке, он слонялся по городу и в какой-то кофейне встретил человека, до
недавнего времени страдавшего тяжелыми приступами меланхолии. Бго отдали на попечение
сельскому священнику, который посвятил себя выхаживанию такого рода больных. И
на сей раз лечение было успешным; сейчас этот целитель еще в городе, и семья
исцеленного оказывает ему всяческий почет.
Вильгельм
поспешил отыскать его, рассказал о своем случае и столковался с ним. Под какими-то
предлогами удалось сдать больного ему на руки. Вильгельм был искренне огорчен
разлукой, и только надежда увидеть старика излеченным несколько умерила его
грусть; уж очень он привык видеть старого арфиста возле себя и слушать его
вдохновенную, берущую за душу музыку. Арфа погибла в огне, но удалось найти
новую, чтобы дать ему с собой.
Пожар
уничтожил и скромный гардероб Миньоны, и когда собрались купить ей что-то
взамен, Аврелия предложила отныне одевать ее девочкой.
– Ни
за что! – воскликнула Миньона и с горячностью принялась настаивать, чтобы
ее одели по-прежнему; в конце концов пришлось ей уступить.
Актерам
некогда было задумываться; представления следовали одно за другим.
Вильгельм
часто прислушивался к разговорам в публике, по редко случалось ему услышать
отзыв, какого он желал бы; чаще до него доносилось то, что огорчало и
раздражало его. Так, к примеру, после первого представления «Гамлета» один
молодой человек с жаром рассказывал, как приятно провел вечер в театре.
Вильгельм
насторожился и был посрамлен, узнав, что Этот самый юноша назло сидящим позади
не снял шляпы, весь спектакль упорно оставался в ней и с большим удовольствием
вспоминал о столь героическом деянии.
Другой
уверял, что Вильгельм превосходно сыграл роль Лаэрта, зато актер, игравший Гамлета,
гораздо менее преуспел. Такая путаница имела основания – между Вильгельмом и
Лаэртом было сходство, хоть и очень отдаленное.
Третий
горячо расхваливал его игру, особливо в сцене с матерью, и только жалел, что в
такой животрепещущий миг у него из-под камзола выглянула белая тесемка, что
разрушило всю иллюзию.
Меж тем
в самой труппе происходили большие перемены. С того вечера, когда случился
пожар, Филина не делала ни малейшей попытки приблизиться к Вильгельму. По всей
видимости, она намеренно сняла квартиру подальше, сдружилась с Эльмирой и реже
бывала у Зерло, к вящей радости Аврелии. Зерло по-прежнему был к ней
расположен, изредка навещал ее, особенно когда расчитывал застать у нее
Зльмиру, и однажды вечером взял с собой Вильгельма. Войдя, оба были огорошены,
увидев в соседней комнате Филину в объятиях молодого офицера, на котором был
красный мундир и белые панталоны, а так как стоял он спиной, лица они ие
видели. Филина вышла к гостям в прихожую, притворив за собой дверь.
– Вы
застигли меня на необычайном приключении! – воскликнула она.
– Не
так уж оно необычайно, – заявил Зерло»- покажите же нам этого хорошенького
юного счастливчика; вы достаточно нас выдрессировали, чтобы мы отважились
ревновать.
– Придется
на время оставить вас при подозрении, – игриво произнесла Филина, –
однако заверяю вас – это всего лишь подружка, которая хочет побыть у меня
несколько дней инкогнито. Вскоре вы узнаете о превратностях ее судьбы, а может
статься, даже познакомитесь с этой увлекательной девицей, и у меня, по всей
вероятности, будет причина поупражняться в скромности и снисходительности, ибо,
боюсь, вы, господа, из-за новой знакомой забудете старую приятельницу.
Вильгельм
словно прирос к месту – с первого взгляда красный мундир напомнил ему столь
любимый им наряд Марианы; это был ее стан, ее светло-русые волосы, только
ростом нынешний офицер был чуть повыше.
– Бога
ради, расскажите нам побольше о вашей подруге! – взмолился он. –
Покажите переодетую девицу. Ведь мы и так уже соучастники тайны! Мы обещаем, мы
клянемся молчать, только покажите нам ее!
– Ишь
как он загорелся! – вскричала Филина. – Но погодите, потерпите, нынче
все равно ничего не выйдет.
– Скажите
только, как ее прозывают, – попросил Вильгельм.
– Хороша
же будет тайна! – воскликнула Филина.
– Ну,
хотя бы, как ее имя?
– Коли
угадаете, так и быть, скажу. Можете гадать до трех раз, не больше; а то вы
вздумаете гонять меня по всем святцам.
– Хорошо, –
сказал Вильгельм. – Итак, Цецилия?
– Никаких
Цецилий.
– Генриетта?
– Отнюдь
нет. Берегитесь! Как бы ваше любопытство не осталось на бобах.
Вильгельм
колебался и трепетал; он хотел заговорить, язык ему не повиновался.
– Мариана? –
пролепетал он наконец. – Мариана!
– Браво!
Попали в точку! – выкрикнула Филина и, по своему обыкновению, повернулась
на каблуках.
Вильгельм
не мог вымолвить ни слова, а Зерло, не замечая его смятения, упорно требовал,
чтобы Филина отворила дверь.
Как же
поразились оба, когда Вильгельм резко прервал их шутливую перебранку и бросился
к ногам Филины, с неподдельным пылом умоляя и заклиная ее.
– Покажите
мпе эту девушку! – восклицал он. – Она моя, она моя Мариана. Та, по
ком я тосковал все дни моей жизни, та, кого до сих пор мне не заменят все
женщины мира! Подите хотя бы к ней и скажите, что я здесь, что здесь человек,
для которого с ней нераздельна первая его любовь и все счастье его юности. Он
хочет оправдаться в том, что неласково расстался с ней, он хочет просить у нее
прощения и сам простит ей все, в чем бы она перед ним ни провинилась, он не
будет больше притязать на нее, лишь бы хоть раз ее увидеть, лишь бы увидеть,
что она жива и счастлива!
Филина
покачала головой и сказала:
– Говорите
потише, друг мой! Не будем обманываться, и если эта женщина в самом деле ваша
подруга, мы должны пощадить ее, – ведь она никак не ожидает встретить вас
здесь. Ее привели сюда совсем другие обстоятельства, а вы и сами знаете, что
лучше в неподходящую минуту увидеть привидение, чем отставного любовника, и мы
вместе рассудим, как быть. Завтра я извещу вас записочкой, в котором часу вам
приходить и приходить ли вообще. Не вздумайте ослушаться меня, ибо, клянусь,
никто в глаза не увидит это милое создание наперекор моей и ее воле. Я накрепко
запру свои двери, а с ломом и топором вы вряд ли вздумаете явиться ко мне.
Вильгельм
молил ее, Зерло уговаривал. Напрасно! Обоим приятелям пришлось под конец
сдаться, и они ретировались из комнаты и дома.
Нетрудно
представить себе, в какой тревоге провел эту ночь Вильгельм, легко понять, как
медленно тянулись часы, пока он дожидался записки от Филины. Как на грех, ему
надо было играть в тот вечер; никогда не знавал он такой пытки. По окончании
спектакля устремился он к Филине, не задаваясь вопросом, готовы ли его принять.
Он нашел ее дверь на запоре, а прислуга и соседи сказали: «Мамзель отбыла нынче
поутру с молодым офицером; хоть она и обещалась приехать через несколько дней,
однако навряд ли она воротится; вещи свои она забрала с собой, за все
расплатилась».
Вильгельм
совсем обезумел от этого известия. Он бросился к Лаэрту с предложением пуститься
за ней в погоню и любой ценой узнать правду о ее спутнике.
На это
Лаэрт принялся укорять друга в несдержанности и наивности.
– Готов
присягнуть, – заверил он, – что это не кто иной, как Фридрих; мне
доподлинно известно, что он мальчик из хорошей семьи; он страстно влюблен в
Филину и, должно быть, выудил у родных достаточно денег, чтобы пожить с ней еще
какое-то время.
Эти
уговоры не убедили Вильгельма, однако заронили в нем сомнения. Лаэрт доказывал
ему, как нелепа басня, сочиненная Филиной, как фигура и волосы сходны с
Фридриховыми, как трудно догнать беглецов, опередивших их на полсуток, а
главное, как невозможно для Зерло обойтись без них в спектакле.
Под
влиянием всех этих доводов Вильгельм наконец отказался самолично пускаться в погоню.
Лаэрту удалось в тот же вечер раздобыть толкового человека, которому можно было
бы дать такое поручение.
Это был
человек положительный, служивший многим господам курьером и проводником в
путешествии, а ныне сидевший без работы. Ему дали денег, изложили суть дела и
поручили напасть на след беглецов, нагнать их, а затем не выпускать из виду и
тотчас же сообщить нашим друзьям, где и как он их нашел. Он не мешкая сел на
лошадь и поскакал вдогонку за двусмысленной парочкой, а Вильгельм хоть отчасти
успокоился принятой мерой.
|