ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Подготовка
декораций, костюмов и всего, что потребно, шла своим чередом. На предмет
отдельных мест и сцен у Вильгельма были свои выдумки, которым Зерло не перечил,
частью в силу контракта, частью по убеждению и в надежде ублаготворить
Вильгельма такой уступчивостью, чтобы в дальнейшем можно было подчинить его
своим намерениям.
Так,
например, на первой аудиенции король и королева должны были сидеть на троне,
придворные стоять по бокам, а среди них, смешавшись с толпой, – Гамлет.
– Гамлет
должен держаться спокойно, – объяснял он, – черная одежда и так
достаточно отличает его. Ему следует скорее скрываться, чем выставлять себя
напоказ. Лишь когда окончится аудиенция, когда король заговорит с ним как с
сыном, тогда пусть приблизится, и сцена пойдет обычным порядком.
Еще одну
капитальную трудность составили те два портрета, о которых так страстно говорит
Гамлет в сцене с матерью.
– На
мой взгляд, – заявил Вильгельм, – надо, чтобы портреты в натуральную
величину виднелись в глубине комнаты возле входной двери, причем старый король
в тех же доспехах, что и тень его, должен находиться по ту сторону, откуда она
появится. Мне хочется, чтобы правой рукой он делал повелительный жест, стоя
вполоборота, как бы глядя через плечо, дабы вполне уподобиться удаляющейся
через дверь тени. Если в эту минуту Гамлет будет смотреть на тень, а королева
на портрет – впечатление получится грандиозное. Отчим должен быть изображен
хоть и с королевскими атрибутами, но много невзрачнее отца.
Немало
еще было нерешенных вопросов, о которых нам, возможно, случится поговорить.
– Вы
по-прежнему неумолимо требуете, чтобы Гамлет в конце умирал? – спросил
Зерло.
– Как
я могу сохранить ему жизнь, если вся пьеса гонит его к смерти? – отвечал
Вильгельм. – Мы уже столько раз Это обсуждали.
– Но
публика хочет, чтобы он жил.
•- Я рад
угодить ей в любых других случаях, но тут это невозможно; не раз приходится нам
желать, чтобы достойный, приносящий пользу человек, который умирает от неиз
лечимой болезни, пожил бы подольше. Родные плачут, заклинают врача, но тот
бессилен продлить его дни, и как врач не властен противостоять законам природы,
так и мы не можем повелевать признанными законами искусства. Мы проявили бы
неправильную уступчивость, пробуждая в толпе чувства, какие ей хочется
испытать, а не те, какие она испытывать должна.
– Кто
платит деньги, тот вправе требовать товар себе по вкусу.
– До
известной степени. Но большая публика заслуживает, чтобы ее уважали, а не уподобляли
малым ребятам, у которых только и норовят выудить деньги. Давая публике то, что
хорошо, надо постепенно прививать ей интерес и вкус к хорошему, и она с
удвоенным удовольствием выложит свои денежки, потому что ни разум, ни даже
благоразумие не поставят на вид эту трату. Публику можно ублажать, как любимого
ребенка, и, ублажая, исправлять, а в дальнейшем и просвещать; но отнюдь не как
вельможу и богача, с целью увековечить заблуждение, из которого сам извлекаешь
пользу.
Так
обсудили они еще многое, главным образом касательно вопроса, что следовало бы
еще изменить в пьесе и что должно остаться неприкосновенным. Не будем далее
вдаваться в подробности, но весьма вероятно, что когда-нибудь мы предложим эту
новую обработку «Гамлета» тем из наших читателей, кого она может
заинтересовать,
|
