XIV
Дело Виктора Васильича по убийству артистки Колпаковой
должно было разбираться в летнюю сессию узловского окружного суда. Защитником
был Nicolas Веревкин. Весной, пока Виктор Васильич жил на поруках у отца,
Веревкин бывал в старом бахаревском доме почти каждый день. Сначала его
встретили там очень сухо, а старый Лука фукал на него, как старый кот. Сам
Василий Назарыч отнесся к Веревкину немного подозрительно и с оттенком легкой
иронии. Зато Марья Степановна приняла «Витенькина защитника» с распростертыми
объятиями и не знала, каким вареньем его угощать. Но в течение какого-нибудь
месяца Веревкин сделался почти своим человеком в бахаревском доме, и прежде
всех сдался на капитуляцию старый Лука. Веревкин не проходил по бахаревской передней
без того, чтобы не кинуть старику какую-нибудь колючую шуточку вместе с красным
словечком. Луке перепадали кредитки, а известно, что человеческое сердце не
камень.
Действительно, познакомившись с Веревкиным ближе, Василий
Назарыч скоро оценил эту широкую натуру и даже привык к нему. Притом Веревкин
знал до тонкостей все дело по приваловской опеке, и старик мог говорить с ним о
Шатровских заводах сколько душе угодно. Крепок был старик Бахарев на новые
знакомства вообще, а против фамилии Веревкиных был даже предубежден, считая их
самыми вздорными дворянскими выродками; но к Nicolas Веревкину сколько он ни
присматривался – отличный парень выходил, как его ни поверни. Да и
услуга-мужик; только еще Василий Назарыч успеет о чем заикнуться, он уж готов.
И не то чтобы выслуживался или заискивал перед богатым мужиком, как это делают
другие, нет, уж натура у этого Веревкина была такая. Раз, чтобы отблагодарить
Веревкина за какие-то хлопоты, Василий Назарыч пригласил его обедать. Против
такой короткости Марья Степановна сильно восстала и не хотела выходить сама к
обеду и Верочку не хотела показывать.
– Уж больно про него много нехорошего говорят: и
пьяница-то, и картежник, и обирало, – говорила Марья Степановна, защищая
свой семейный очаг от вторжения иноплеменных. – Конечно, Витю он защищает,
так уж я его всячески ублаготворю… Только это все другое, а не обед.
– Ну, матушка, трудно нынче людей разбирать, особенно
по чужим-то разговорам. А мне Николай Иваныч тем поглянулся, что простой он
человек… Да. Не съест нас…
– Может, он и в самом деле не такой, как
говорят, – соглашалась Марья Степановна. – Как-то не примениться
совсем…
– Вот то-то и есть: стары мы с тобой стали, Марья
Степановна, – грустно проговорил Василий Назарыч. – А Николай Иваныч
все-таки будет обедать…
Для Марьи Степановны обеды и ужины всегда являлись чем-то
особенно важным, и в ее уме около накрытого стола сгруппировывалась масса
разных примет и поверий. Верочка разделяла все воззрения матери и с ужасом
думала об обеде, на котором будет присутствовать Веревкин, этот сорвиголова из
«Витенькиных приятелей». Лука и Досифея тоже с немалым страхом ждали рокового
обеда. Но, как это иногда случается, обед прошел самым обыкновенным образом,
почти незаметно. Веревкин все время вел с Василием Назарычем серьезный разговор
и вообще держал себя с большим тактом; Марье Степановне он понравился тем, что
знал толк в кушаньях и оценил по достоинствам каждое. Это польстило старухе, и
она даже залюбовалась, с каким завидным аппетитом Николай Иваныч смаковал
произведения Досифеи. На Верочку, рдевшую за столом как маков цвет, Веревкин
даже не взглянул ни одного лишнего раза.
В конце зимы Василий Назарыч уехал на свои прииски, и в
бахаревском доме наступила особенно тяжелая пустота: не было Надежды
Васильевны, не было Кости. Виктор Васильич притих, – вообще царило очень
невеселое настроение. Процесс Виктора Васильича приближался, и Веревкин время
от времени привозил каких-то свидетелей и все допрашивал Виктора Васильича.
Раз, когда Веревкин хотел ехать домой, Виктор Васильич остановил его:
– Ты куда это? Пойдем к маменьке, она давно хочет
сразиться с тобой в картишки… Старухи теперь в преферанс играют с Верочкой. Ну
же, пойдем…
Веревкин немного смутился, но, если желает Марья Степановна,
он ничего не имеет против преферанса.
– Она уж несколько раз просила меня привести
тебя, – врал Виктор Васильич, которому хотелось устроить маленькое
домашнее представление и вспугнуть старух.
Понятно, какой переполох произвело неожиданное появление
Веревкина во внутренних покоях самой Марьи Степановны, которая даже побледнела
от страха и посадила Верочку рядом с собой, точно наседка, которая прячет от
ястреба своего цыпленка под крылом. У Павлы Ивановны сыпались карты из рук –
самый скверный признак, как это известно всем игрокам.
– Вот, мама, я привел к тебе Николая Иваныча, с которым
ты хотела сразиться в преферанс, – рекомендовал Виктор Васильич своего
друга. – Он отлично играет…
Старухи поломались, а потом сели за карты. Виктор Васильич
примостился было к ним, но скоро был изгнан с позором, потому что имел скверную
привычку воровать взятки. В течение какого-нибудь получаса игра загорелась, и
Веревкин совсем обворожил старух, так что сама степенная Марья Степановна едва
сдерживала смех, когда Николай Иваныч только открывал рот. Эта интересная игра
собрала в коридоре «целую публику»: в замочную скважину попеременно смотрели
Лука, Досифея и Верочка. «Сама играла с аблакатом» – это что-нибудь значило!
– Да не оказия ли… – удивлялся Лука, хлопая себя
по ляжкам. – Совсем обошел старух-то, прах его побери!..
Игра продолжалась часа три, так что Марья Степановна даже
испугалась, когда взглянула на часы.
– Ужо как-нибудь в другой раз доиграем, –
проговорила она, поднимаясь из-за стола.
Марья Степановна сейчас же спохватилась, но глупое слово
вылетело – не поймаешь.
– Тьфу ты, греховодник! – отплевывалась Марья
Степановна, когда Веревкин ушел. – И зачем это я сболтнула про другой
раз?..
– А он, право, ничего… – добродушно заявляла Павла
Ивановна.
– Какой он смешной… – вставила свое слово Верочка.
– Не твое дело! – строго оборвала Марья
Степановна. – Разве девичье дело мужчин-то разбирать?.. Все они под одну
стать.
Таким образом Веревкин проник до гостиной Марьи Степановны,
где частенько составлялись самые веселые преферансы, доставлявшие старушкам
большое удовольствие. Он являлся как-то случайно и всегда умел уезжать вовремя.
Когда Веревкина не было дня три, старушки начинали скучать и даже ссорились за
картами.
Дело Виктора Васильича приближалось к развязке; оно было
назначено в майскую сессию. Веревкин употребил все, что от него зависело, чтобы
обставить дело настоящим образом. В день суда, когда Веревкин повез Виктора
Васильича на скамью подсудимых, Марья Степановна горько заплакала, несколько
раз благословляла своего блудного сына и даже перекрестила самого Николая
Иваныча.
– Бог не без милости, Марья Степановна, – утешал
Веревкин плакавшую старуху.
Марья Степановна только махнула рукой. Досифея тоже долго
крестила широким раскольничьим крестом уезжавших, а Лука собственной особой
отправился в суд.
Зал узловского окружного суда был битком набит самой
избранной публикой, всегда жадной до интересных процессов на пикантной
подкладке. Весь узловский бомонд и купечество с замирающим сердцем встретили
Виктора Васильича, когда он вошел на «подсудимую скамью», как выражался Лука. В
качестве свидетелей фигурировали все свои люди, и в числе других братья
Приваловы, которые еще раз привлекли на себя общее внимание. Веревкин особенно
был озабочен составом присяжных заседателей и боялся как огня, чтобы не попали
чиновники: они не пощадили бы, а вот купцы да мужички – совсем другое дело,
особенно последние.
Пока шел допрос свидетелей и говорил свою казенную речь
прокурор, публика оставалась равнодушной, дожидаясь зашиты. Веревкин не обманул
ожиданий и действительно сказал блестящую речь, в которой со своим неизменным
остроумием разбил основные положения обвинения, по ниточке разобрал
свидетельские показания и мастерски, смелой рукой набросал нравственную
физиономию своего клиента. Это была нервная, впечатлительная, порывистая
натура, богатая природными дарованиями, но лишенная правильной шлифовки.
Доверчивый и простодушный, полный юношеских сил, молодой Бахарев встречается с
опытной куртизанкой Колпаковой, которая зараз умела вести несколько любовных
интриг; понятно, что произошло от такой встречи; доверчивый, пылкий юноша не
мог перенести раскрывшейся перед ним картины позорного разврата и в минуту
крайнего возбуждения, сам не отдавая себе отчета, сделал роковой выстрел.
Веревкин с замечательным искусством разобрал все последовательные стадии этой
любви и на каждом шагу рядом свидетельских показаний выяснял характерные роли
главных действующих лиц.
– Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным
человеком, – говорил Веревкин. – Нет, это самый обыкновенный
смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая
походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда
Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна
лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую волю и бесповоротную
испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не
застрахован.
Эта речь произвела сильное впечатление на публику и
присяжных. Последнее слово подсудимого, который откровенно рассказал весь ход
дела, решило его участь: присяжные вынесли оправдательный вердикт.
Когда публика начала поздравлять Виктора Васильича и
Веревкина, Привалов отвел последнего в сторону и сказал:
– Зачем вы так забросали грязью Катерину Ивановну?
– Э, батенька, что поделаешь: ее не вернуть, а «Моисея»
нужно было выправить, – добродушно ответил Веревкин и прибавил каким-то
смущенным тоном: – А я вот что скажу вам, голубчик… Сегодня я лез из кожи
больше для себя, чем для «Моисея».
– Именно?
– В семена хочу пойти…
– Ничего не понимаю!
– Женюсь, батенька… Уж предложение сделал Воре
Васильевне и с Марьей Степановной переговорил. Старуха обещала, если выправлю
«Моисея». Теперь дело за Васильем Назарычем. Надоело болтаться. Пора быть бычку
на веревочке. Оно и необходимо, ежели разобрать… Только вот побаиваюсь старика,
как бы он не заворотил мне оглобли.
Привалов от души пожелал счастья своему бывшему поверенному
и Верочке. Это зарождавшееся молодое счастье отозвалось в его душе глухой
болью…
|
