VIII
После своего визита к Половодову Привалов хотел через день
отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было ехать в
Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда
Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной
побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое
приваловское гнездо.
Часов в десять утра Привалов был совсем готов и только
выжидал еще полчаса, чтобы ехать прямо к Половодову. Когда он уже надевал
перчатки, в комнату ворвался Виктор Васильич в своей табачной визитке.
– Ну, вот и отлично! – обрадовался молодой
человек, оглядывая Привалова со всех сторон. – Значит, едем? Только для
чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй. Ну,
да все равно, едем.
– Да куда едем-то? – удивился Привалов.
– Как куда? Вот это мило с твоей стороны… Целая неделя
прошла, а он и глаз не кажет, да еще спрашивает: «куда!» Эх, ты… Ну, да я на
тебя не сержусь, а приехал специально за тобой потому, что послала мамка. А то
бы мне наплевать на тебя совсем… Ей-богу! Дуйся, как мышь на крупу… Экая
важность, что тятенька тебе голову намылил: ведь я не сержусь же на него, что
он мне и на глаза не велел к себе показываться. Нисколько. А почему? Отец,
конечно, умный человек, поумнее нас с тобой; если разобрать, так он все-таки
старик, да еще и больной старик… То-то вот ты и есть Еруслан Лазаревич! Мама
ждала-ждала, а потом и послала за тобой. «Уж не болен ли, говорит, Сереженька с
дороги-то, или, может, на нас сердится…» А я ей прямо так и сказал: «Вздор, за
задние ноги приволоку тебе твоего Сереженьку…» Нет, кроме шуток, едем поскорее,
мне, право, некогда.
– Я и сам думал заехать к вам.
– Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься
родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у
вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину
половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
– С удовольствием.
– Только сними свой фрак, а то всех на сомнение
наведешь: чучело чучелом в своем фраке. Ты уж меня извини…
Привалов переменил фрак на сюртук и все время думал о том,
что не мистифицирует ли его Виктор Васильич.
– А я тебе вот что скажу, – говорил Виктор
Васильич, помещаясь в пролетке бочком, – если хочешь угодить маменьке,
заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь – по семейному делу.
Мамынька-то любит в преферанс сыграть, ну, ты и предложи свои услуги. Старуха
без ума тебя любит и даже похудела за эти дни.
– Я на днях уезжаю на заводы, – заметил Привалов,
когда они уже подъезжали к бахаревскому дому.
– Вздор! Зачем тебе туда? Надя была там и может тебе
рассказать, что все обстоит благополучно… Обожди с месяц, а там я с тобой могу
вместе ехать.
– Разве Надежда Васильевна вернулась?
– Конечно, вернулась… Не буду же я тебя обманывать.
Марья Степановна встретила Привалова со слезами на глазах и
долго пеняла ему, зачем он забыл их.
– Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж
я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце болит… Вот
отец-то какой у нас: чуть что – и пошел…
– Я ни в чем не обвиняю Василия Назарыча, –
говорил Привалов, – и даже не думал обидеться на него за наш последний
разговор. Но мне, Марья Степановна, было слишком тяжело все это время…
– Знаю, что тяжело, голубчик. Тебе тяжело, а мне вдвое,
потому что приехал ты на родную сторону, а тебя и приголубить некому. Вот нету
матери-то, так и приласкать некому… Бранить да началить всегда мастера
найдутся, а вот кто пожалеет-то?
Эти простые слова растрогали Привалова, и он с особенным
чувством поцеловал руку у доброй старухи. Прежнее теплое чувство охватило его,
и он опять был не один, как за несколько минут перед этим. Половина Марьи
Степановны на этот раз показалась ему особенно уютной – все в ней дышало такой
патриархальной простотой, начиная со старинной мебели и кончая геранью на
окнах. Привалов невольно припомнил обстановку Агриппины Филипьевны и
Половодова, где все дышало фальшивой официальной роскошью, все было устроено
напоказ.
– А ведь я чего не надумалась здесь про тебя, –
продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской
березы, – и болен-то ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает
какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела: дай пошлю Витю, ну, и
послала, может, помешала тебе?
– Нет, зачем же…
– У Ляховского-то тогда был?
– Нет.
– Я так и думала: до Ляховского ли. Легкое ли место, как
отец-то наш тогда принял тебя… Горяч он стал больно: то ли это от болезни его,
или годы уж такие подходят… не разберу ничего.
Досифея подала самовар и радостно замычала, когда Привалов
заговорил с ней. Объяснив при помощи знаков, что седой старик с большой бородой
сердится, она нахмурила брови и даже погрозила кулаком на половину Василия
Назарыча. Марья Степановна весело смеялась и сквозь слезы говорила:
– Ну, ну, Досифеюшка, не сердись… Нам наплевать на
старика с седой бородой; он сам по себе, мы сами по себе. – Но немая не
унималась и при помощи мимики очень красноречиво объясняла, что седой старик и
Костю не любит, что он сердитый и нехороший. Марья Степановна заварила чай в
старинном чайнике с какими-то необыкновенными цветами и, расставляя посуду, спрашивала:
– А ты у Половодова-то был?
– Да, был на днях.
– Весело было, чай? Ведь он ух какой краснобай и
дошлый-предошлый, даром что на селедку походит… И жену видел?
– И жену видел.
– Приглянулась?
– Д-да… очень красивая женщина. Впрочем, я хорошенько
не рассмотрел ее.
– Уж не ври, пожалуйста, – с улыбкой заметила
старушка и посмотрела на Привалова прищуренными глазами; она хотела по
выражению его лица угадать произведенное на него Антонидой Ивановной
впечатление. «Врет», – решила она про себя, когда Привалов улыбнулся.
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой
красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая головой: «Всем взяла эта
Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна
каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади, для настоящей
женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у
мужчины».
– Ну рассказывай, чем тебя угощала Антонида-то
Ивановна, – допрашивала старушка своего гостя.
Привалов рассказал, как умел, про половодовский обед.
– В саду обедали-то, говоришь?
– В саду…
– Это уж, видно, твоему поверенному жарко стало… Уж и
нашел себе поверенного, нечего сказать!..
– А чем он плох, Марья Степановна?
– Да я его не хаю, голубчик, может, он и хороший
человек для тебя, я так говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим
хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
– Был. Заезжал с Николаем Иванычем, чтобы вместе ехать
к Половодову.
– Так… Когда вот я про этих Веревкиных вспомню, чудно
мне делается: в кого у них детки уродились. Мать – немка, хоть и говорит с
Хиной по-французскому; отец на дьячка походит, а вот – взять хоть ту же
Антониду Ивановну, – какую красоту вырастили!.. Или тоже взять Николая
Иваныча: издалека на него поглядеть – так чисто из нашего купеческого звания
паренек, ей-богу!.. Только я его боюсь, твоего поверенного: как вытаращит глаза
на тебя, запыхтит… Больно уж, говорят, дерзко он суд ведет, ну, и тоже такая
гуляка, что не приведи истинный Христос. Ты, смотри, не больно с ним путайся.
За чайным столом скоро собралась вся семья. Надежда
Васильевна показалась сегодня Привалову особенно веселой. Она рассказывала о
своей поездке в Шатровский завод, о том, как Костя ждет Привалова, и т. д.
Виктор Васильич и Верочка по обыкновению дурачились, несмотря на самые строгие
взгляды Марьи Степановны.
– Мы вместе с Сергеем Александрычем поедем в
Шатрово, – заявлял Виктор Васильич.
– Левизором, что ли? – насмешливо спрашивала Марья
Степановна. – То-то, поди, Костя соскучился по тебе, ждет не дождется…
– Нужно еще сначала спросить Сергея Александрыча,
возьмет ли он тебя с собой, – добавила Верочка, гремя чайной ложкой.
– Ну, ты, радуга, разве можешь что-нибудь
понимать? – огрызался Виктор Васильич.
Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество,
Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана
Яковлича и кончил тем, что Марья Степановна не позволила ему досказать все до
конца, потому что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о
которых было неудобно говорить в присутствии девиц.
– Ну, не буду, не буду… – согласился Виктор
Васильич. – Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти
кислые барышни заведутся, и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все
равно: рассказывай, что душе угодно.
– Да не ври ты, ради истинного Христа, –
упрашивала Марья Степановна. – Так она тебя и стала слушать! Не из таких
девка-то, с ней говори, да откусывай…
– Мама, да Зося никогда и не говорит с Витей, –
вмешалась в разговор Верочка. – Ведь он ей только подает калоши да иногда
сбегает куда-нибудь по ее поручению…
– А ты когда же это к Ляховскому-то поедешь? –
обратилась Марья Степановна к Привалову. – Долго уж больно что-то
собираешься… Тоже вот на заводы не едешь.
– Тихий воз будет на горе, – с улыбкой отвечал
Привалов.
|