VI
Сейчас после обеда Василий Назарыч, при помощи Луки и
Привалова, перетащился в свой кабинет, где в это время, по стариковской
привычке, любил вздремнуть часик. Привалов знал эту привычку и хотел сейчас же
уйти.
– Нет, постой, с бабами еще успеешь
наговориться, – остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на
котором укладывал свою больную ногу. – Ведь при тебе это было, когда умер…
Холостов? – старик с заметным усилием проговорил последнее слово, точно
эта фамилия стояла у него поперек горла.
– Нет, я в это время был в Петербурге, – ответил
Привалов, не понимая вопроса.
– Нет, не то… Как ты узнал, что долг Холостова
переведен министерством на ваши заводы?
– Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас
же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько
знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение по делу
Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и
что министерство перевело его долг на заводы.
– Меня просто убило это известие, – грустно
заговорил Бахарев. – Это несправедливо… Холостов как ваш вотчим и опекун
делает миллионный долг при помощи мошенничества, его судят за это мошенничество
и присуждают к лишению всех прав и ссылке в Сибирь, а когда он умирает, долг
взваливают на вас, наследников. Я еще понимаю, что дело о Холостове затянули на
десять лет и вытащили решение в тот момент, когда Холостова уже нельзя было
никуда сослать, кроме царствия небесного… Я это еще понимаю, потому что
Холостов был в свое время сильным человеком и старые благоприятели
поддерживали; но перевести частный долг, притом сделанный мошеннически, на
наследников… нет, я этого никогда не пойму. А затем эти семьсот тысяч, которые
были взяты инженером Масманом во время казенной опеки над заводами, – они
тоже перенесены на заводы?
– Да, и они перенесены на нас, потому что деньги были
выданы правительством Масману на усиление заводского действия.
– Хорошо. Но ведь Масман до сих пор не представил еще
никакого отчета о расходовании этих сумм?
– Ничего не представил.
– Я писал тогда тебе об этом, чтобы хлопотать
непременно и притянуть Масмана во что бы то ни стало.
– Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над
заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я не мог даже
узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался в контроль, в горный
департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего не знаем… Справьтесь
где-нибудь в другом месте».
– А Масман живет в Петербурге?
– Да, зимой в Петербурге, а летом в Крыму, в
собственном имении.
– Купленном на ваши деньги?.. Ха-ха… Ты был у него?
– Несколько раз.
– «Болен» или «не принимают»? Подлецы…
Василий Назарыч тяжело завозился на своем диване и закусил
губу.
– А ты знаешь, сколько с процентами составляют эти два
долга?
– Около четырех миллионов…
– Да. Когда отец твой умер, на заводах не было ни
копейки долгу; оставались еще кой-какие крохи в бумагах да прииски. Когда
мачеха вышла за Холостова, он в три года промотал все оставшиеся деньги,
заложил прииски, сделал миллионный долг и совсем уронил заводы. Я надеялся, что
когда заводы будут под казенной опекой, – они если не поправятся, то не
будут приносить дефицита, а между тем Масман в один год нахлопал на заводы
новый миллионный долг. Когда заводы перешли в опекунское управление, я надеялся
понемногу опять поднять дело. Костя вот уж пять лет работает на них, как
каторжный, и добился ежегодного дивиденда в триста тысяч рублей. Но куда идут
деньги?.. Чтобы выплатить четырехмиллионный долг, необходимо поднимать заводы;
затем, из этих же денег приходится выплачивать хоть часть процентов по долгу;
наконец, остатки уходят на наследников. Мачеха получила свою четырнадцатую
часть, вас трое…
– Моя часть целиком уходила на хлопоты, Василий
Назарыч.
– Разве я не знаю… Что же, ты видел эту… ну, мачеху
свою?
– Нет, я сам не видал, а слышал много.
– Она все в Москве?
– Да. Второй брат страдает тихим помешательством, а
младший, Тит, пропал без вести.
– Да, слышал, слышал… Что-нибудь да не чисто в этом
деле, я так думаю.
– Теперь трудно сказать, Василий Назарыч.
– Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский – тот
давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только
присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи
лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским
рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы
я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто
бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
– Зачем вы так говорите, Василий Назарыч?
– А вот поживи с мое, тогда и сам узнаешь, что и чего
стоит. Нет, голубчик, трудно жить на белом свете: везде неправда, везде ложь да
обман. Ведь ограбили же вас, сирот; отец оставил вам Шатровские заводы в полном
ходу; тогда они больше шести миллионов стоили, а теперь, если пойдут за долг с
молотка, и четырех не дадут. Одной земли четыреста тысяч десятин под заводами…
Ох-хо-хо! Не думал я дожить до того, чтобы Шатровские заводы продали за долги.
Ведь половина в этих заводах сделана на гуляевские капиталы Да, Павел-то
Михайлыч и дочку-то свою загубил из-за них… Ну, будет, ступай теперь к бабам, а
я отдохну.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из
кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно, не могло
быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление
Привалова обрадовало честного старика и вместе с тем вызвало всю желчь, какая
давно накопилась у него на сердце.
|