XIX
В кабинете Ляховского весело и дружелюбно беседовали с
хозяином Половодов и «дядюшка». Особенным оживлением отличался сегодня
Половодов. Он фамильярно трепал дядюшку по плечу и старался разогнать в
Ляховском те минуты сомнений, которые оставляли на его лбу глубокие морщины и
заставляли брови плотно сдвигаться. Ляховский, очевидно, не решался на что-то,
чего домогался Половодов; дядюшка держался в стороне и только напряженно
улыбался, сохраняя свой розово-херувимский вид.
– Да уж вы, Игнатий Львович, не беспокойтесь, –
объяснил Половодов, широко расставляя свои длинные ноги, точно последнее было
самым неопровержимым аргументом.
– Я и не беспокоюсь… Нет, не беспокоюсь, – отвечал
Ляховский, ерзая в своем ободранном кресле.
– Оскар Филипыч знает все… – проговорил наконец
Половодов, любивший одним ударом разрешать все недоумения.
– Как все? Что такое все? – как-то жалко залепетал
Ляховский, испытующе переводя глаза с Половодова на дядюшку. – Кажется,
между нами нет никаких особенных секретов…
Половодов неестественно захохотал, запрокинув голову назад,
а потом самым беззаботным голосом проговорил:
– Не беспокойтесь и не сомневайтесь, дорогой Игнатий
Львович. Вы можете быть совершенно откровенны с Оскаром Филипычем: я объяснил
ему все относительно приваловской опеки…
Эти слова для Ляховского были ударом грома, и он только
бессильно съежился в своем кресле, как приколотый пузырь. Дядюшка принял
серьезный вид и вытянул губы.
– Прежде чем объяснить все всякому постороннему
человеку, вам не мешало бы посоветоваться со мною, Александр Павлыч, –
глухо заговорил Ляховский, подбирая слова. – Может быть, я не желаю
ничьего постороннего вмешательства… Может быть, я не соглашусь посвящать никого
в мои дела! Может быть… наконец…
– Э, батенька, перестаньте ломать комедию! – с
сердцем перебил его Половодов, делая злые глаза. – Вы меня знаете, и я вас
хорошо знаю… Что же еще представляться!
– Вы слишком много себе позволяете, Александр Павлыч…
я… я.
– Послушайте, Игнатий Львович, – настойчиво
продолжал Половодов. – Если я доверился Оскару Филипычу, следовательно, вы
можете ему доверять, как мне самому…
«Дурак, дурак и дурак! – с бешенством думал Ляховский,
совсем не слушая Половодова. – Первому попавшемуся в глаза немчурке все
разболтал… Это безумие! Ох, не верю я вам, никому не верю, ни одному вашему
слову… Продадите, обманете, подведете…»
– Я ничего не знаю и умею молчать… – заявил с
своей стороны дядюшка, прерывая общее тяжелое молчание.
– Мне до вас решительно никакого нет дела!.. –
резко отозвался Ляховский, вскакивая с кресла. – Будете вы говорить или
молчать – это меня нисколько не касается! Понимаете: нисколько!..
– Однако так нельзя вести дело, Игнатий Львович, –
уговаривал Половодов, – я вас предупреждал, и вы сами согласились…
– Вы лжете!.. Я ни на что не соглашался и не мог
согласиться.
Половодов только засвистал, а Ляховский бросился в кресло и
враждебным взглядом смерил дядюшку с ног до головы. Беззвучно пожевав губами и
поправив кок на голове, Ляховский быстро обратился к дядюшке:
– Ну, а вы что же молчите? Какую такую пользу вы можете
принести нашему делу? На что вы надеетесь?
– О, отлично надеюсь…
– «Отлично надеюсь»! – передразнил
Ляховский. – Вы говорить-то сначала выучитесь по-русски… Не сегодня-завтра
Веревкин отправится хлопотать по опеке, ну, на что же вы надеетесь, позвольте
полюбопытствовать?
– Конечно, не на себя, Игнатий Львович, – деловым
тоном отвечал немец. – Я – маленький человек, и вы и Александр Павлыч –
все мы маленькие люди… А где маленькие мухи запутываются в паутине, большие
прорывают ее.
Ляховский пожевал губами, потер лоб рукой и проговорил:
– А вы знаете, что большие мухи любят брать большие
куски?
– Из двух зол нужно выбирать меньшее: или лишиться
всего, или пожертвовать одной частицей…
– Что же вы думаете делать?
– Для вас прежде всего важно выиграть время, –
невозмутимо объяснял дядюшка, – пока Веревкин и Привалов будут хлопотать
об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь – затянем дело Видите ли,
есть в Петербурге одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово,
во только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
– Короче – у нее бывают большие люди? – перебил
Ляховский, нетерпеливо ежа свои острые плечи…
– Именно… Если она возьмется за это дело, тогда можно
все устроить, решительно все!..
– Но ведь ей нужно платить, этой вашей даме… –
застонал Ляховский, хватаясь за голову, – понимаете: пла… тить!!
– Она берет известный процент с предприятия, смотря по
обстоятельствам: пять, десять… Вообще неодинаково!.. Придется, конечно, сделать
небольшой авансик, пустяки – каких-нибудь пятнадцать-двадцать тысяч
единовременно.
– О-о! – завопил Ляховский, точно у него вырывали
зуб – Нет, благодарю вас… У меня и денег таких нет! Довольно, довольно…
– Игнатий Львович, что же вы в самом деле? –
вступился Половодов. – Дайте хоть рассказать хорошенько, а там и
неистовствуйте, сколько душе угодно!
– Я согласен, что двадцать тысяч довольно круглая
цифра, – невозмутимо продолжал дядюшка, потирая руки. – Но зато в
какой безобидной форме все делается… У нее, собственно, нет официальных
приемов, а чтобы получить аудиенцию, необходимо прежде похлопотать через других
дам…
– Которым тоже нужно платить!! – вскричал
Ляховский, скрипя зубами.
– Да, тысячи три-четыре…
– Да за что же? за что?
– Как за что? – удивился дядюшка. – Да ведь
это не какие-нибудь шлюхи, а самые аристократические фамилии. Дом в лучшей
улице, карета с гербами, в дверях трехаршинный гайдук, мраморные лестницы,
бронза, цветы. Согласитесь, что такая обстановка чего-нибудь да стоит?..
– Стоит, стоит… Ужасно много стоит! – стонал
Ляховский.
Ляховский до того неистовствовал на этот раз, что с ним
пришлось отваживаться. Дядюшка держал себя невозмутимо и даже превзошел самого
Альфонса Богданыча. Он ни разу не повысил тона и не замолчал, как это делал в
критические минуты Альфонс Богданыч.
– Да скажите же, ради бога: вы из папье-маше, что ли,
сделаны? – кричал Ляховский, тыкая дядюшку пальцем.
После страшной борьбы Ляховский наконец согласился с теорией
дядюшки «затянуть дело», но все приставал с вопросом:
– А как я могу вас проверить, Оскар Филипыч? Ну,
скажите: как?
– Я вам представлю расписки от самой, –
невозмутимо отвечал дядюшка.
– Вы сами напишете?!.
Выйдя от Ляховского, дядюшка тяжело вздохнул и отер лоб
платком; Половодов тоже представлял из себя самый жалкий вид и смотрел кругом
помутившимися глазами.
– Это сам дьявол, а не человек, – проговорил
наконец дядюшка, когда они вышли из подъезда.
– Хуже дьявола… – согласился Половодов, шаркая
ногами. – А все-таки на нашей улице будет праздник…
– Но чего это стоит!.. – вздохнул дядюшка; он был бледен
и жалко мигал глазами.
Основной план действия Половодов и дядюшка, конечно, не
открыли Ляховскому, а воспользовались им только для первого шага, то есть чтобы
затянуть дело по опеке.
|
