 Увеличить |
XI
Приваловский дом стоял на противоположном конце той же
Нагорной улицы, на которой был и дом Бахарева. Он занимал собой вершину горы и
представлялся издали чем-то вроде старинного кремля. Несколько громадных белых
зданий с колоннами, бельведерами, балконами и какими-то странной формы куполами
выходили главным фасадом на небольшую площадь, а великолепными воротами, в
форме триумфальной арки, на Нагорную улицу. Непосредственно за главным зданием,
спускаясь по Нагорной улице, тянулся целый ряд каменных пристроек, тоже
украшенных колоннами, лепными карнизами и арабесками. Сквозные железные ворота
открывали вид на широкий двор, со всех сторон окруженный каменными службами,
конюшнями, великолепной оранжереей. Это был целый замок в помещичьем вкусе;
позади зеленел старинный сад, занимавший своими аллеями весь спуск горы.
Привалова поразила та же печальная картина запустения и разрушения, какая
постигла хоромины Полуяновых, Колпаковых и Размахниных. Дом представлял из себя
великолепную развалину: карнизы обвалились, крыша проржавела и отстала во
многих местах от стропил целыми полосами; массивные колонны давно облупились, и
сквозь отставшую штукатурку выглядывали обсыпавшиеся кирпичи; половина дома
стояла незанятой и печально смотрела своими почерневшими окнами без рам и
стекол. Видно было, что крыша в некоторых местах была покрыта свежей краской и
стены недавно выбелены. Единственным живым местом во всем доме была та
половина, которую занимал Ляховский, да еще большой флигель, где помещалась
контора; оранжерея и службы были давно обращены в склады водки и спирта. У
Привалова сердце сжалось при виде этой развалины: ему опять страшно захотелось
вернуться обратно в свои три комнатки, чтобы не видеть этой картины разрушения.
Когда коляска Половодова с легким треском подкатила к шикарному подъезду,
массивная дубовая дверь распахнулась, и на пороге показалась усатая улыбающаяся
физиономия швейцара Пальки.
– Игнатий Львович дома? – спрашивал Половодов,
взбегая на лестницу по ступенькам в темную переднюю.
– Дома, – почтительно вытянувшись, докладывал
Палька. Это был целый гайдук в три аршина ростом, с упитанной физиономией, во
вкусе старинного польского холопства.
Передняя походила на министерскую приемную: мозаичный
мраморный пол, покрытый мягким ковром; стены, отделанные под дуб; потолок,
покрытый сплошным слоем сквозных арабесок, и самая роскошная лестница с
мраморными белыми ступенями и массивными бронзовыми перилами. По бокам лестницы
тянулась живая стена из экзотических растений, а внизу, на мраморных
пьедесталах, покоились бронзовые тритоны с поднятыми кверху хвостами,
поддерживая малюток-амуров, поднимавших кверху своими пухлыми ручонками тяжелые
лампы с матовыми шарами.
– У них Альфонс Богданыч, – предупредил Палька,
помогая Половодову и Привалову освободиться от верхних пальто.
– Ничего… Альфонс Богданыч – главный управляющий
Ляховского, – объяснил Половодов Привалову, когда они поднимались по
лестнице.
Привалов издали еще услышал какой-то странный крик, будто
где-нибудь ссорились бабы; крикливые, высокие ноты так и лезли в ухо. Заметив
вопросительный взгляд Привалова, Половодов с спокойной улыбкой проговорил:
– Самая обыкновенная история: Игнатий Львович ссорится
со своим управляющим… Ха-ха!.. Это у них так, между прочим; в действительности
они жить один без другого не могут.
Когда они поднялись на вторую площадку лестницы, Половодов
повернул к двери, которая вела в кабинет хозяина. Из-за этой двери и неслись
крики, как теперь явственно слышал Привалов.
– Пожалуйте, Сергей Александрыч, – проговорил
Половодов, распахнув дверь в кабинет.
Ляховский сидел в старом кожаном кресле, спиной к дверям, но
это не мешало ему видеть всякого входившего в кабинет – стоило поднять глаза к
зеркалу, которое висело против него на стене. Из всей обстановки кабинета
Ляховского только это зеркало несколько напоминало об удобствах и известной
привычке к роскоши; все остальное отличалось большой скромностью, даже
некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего
цвета; потолок из белого превратился давно в грязно-серый и был заткан по углам
паутиной; паркетный пол давно вытерся и был покрыт донельзя измызганным ковром,
потерявшим все краски и представлявшимся издали большим грязным пятном.
Несколько старых стульев, два небольших столика по углам и низкий клеенчатый
диван направо от письменного стола составляли всю меблировку кабинета.
Письменный стол был завален деловыми бумагами и расчетными книгами всевозможных
форматов и цветов; ими очень искусно было прикрыто оборванное сукно и
облупившаяся ореховая оклейка стола.
Наружность Ляховского соответствовала обстановке кабинета.
Его небольшая тощая фигурка представлялась издали таким же грязным пятном, как
валявшийся под его ногами ковер, с той разницей, что второе пятно помещалось в
ободранном кресле. Несмотря на то, что на дворе стояло лето, почерневшие и
запыленные зимние рамы не были выставлены из окон, и сам хозяин сидел в старом
ваточном пальто. Его длинная вытянутая шея была обмотана шарфом. По наружному
виду едва ли можно было определить сразу, сколько лет было Ляховскому, –
он принадлежал к разряду тех одеревеневших и высохших, как старая зубочистка,
людей, о которых вернее сказать, что они совсем не имеют определенного
возраста, всесокрушающее колесо времени катится, точно минуя их. Такие засохшие
люди сохраняются в одном положении десятки лет, как те старые, гнилые пни,
которые держатся одной корой и готовы рассыпаться в пыль при малейшем
прикосновении. Большая голова Ляховского представляла череп, обтянутый высохшей
желтой кожей, которая около глаз складывалась в сотни мелких и глубоких морщин
При каждой улыбке эти морщины лучами разбегались по всему лицу. Ляховский носил
длинные усы и маленькую мушку под нижней губой; черные волосы с сильной
проседью образовали на голове забавный кок. Синие очки не оставляли горбатого
носа, но он редко смотрел в них, а обыкновенно поверх их, так что издали трудно
было угадать, куда он смотрит в данную минуту. В высохшем помертвелом лице
Ляховского оставались живыми только одни глаза, темные и блестящие они еще
свидетельствовали о том запасе жизненных сил, который каким-то чудом сохранился
в его высохшей фигуре. Альфонс Богданыч представлял полную противоположность
рядом с Ляховским: толстый, с толстой головой, с толстой шеей, толстыми
красными пальцами, – он походил на обрубок; маленькие свиные глазки юлили
беспокойным взглядом около толстого носа.
– Вы хотите меня по миру пустить на старости
лет? – выкрикивал Ляховский бабьим голосом. – Нет, нет, нет… Я не
позволю водить себя за нос, как старого дурака.
– Успокойтесь, Игнатий Львович, – спокойно ответил
Альфонс Богданыч, медленным движением откладывая на счетах несколько костяшек.
– Альфонс Богданыч, Альфонс Богданыч… вы надеваете мне
петлю на шею и советуете успокоиться! Да… петлю, петлю! А Привалов здесь, в
Узле, вы это хорошо знаете, – не сегодня-завтра он явится и потребует
отчета Вы останетесь в стороне…
– Не то что явится, а уж явился, Игнатий
Львович, – громко проговорил Половодов – Имею честь рекомендовать Сергей
Александрыч Привалов, Игнатий Львович Ляховский…
– Ах, виноват… извините… – заметался Ляховский в
своем кресле, протягивая Привалову свою сухую, как щепка, руку. – Я так
рад вас видеть, познакомиться… Хотел сам ехать к вам, да разве я могу
располагать своим временем: я раб этих проклятых дел, работаю, как каторжник.
Привалов пробормотал что-то в ответ, а сам с удивлением
рассматривал мизерную фигурку знаменитого узловского магната. Тот Ляховский,
которого представлял себе Привалов, куда-то исчез, а настоящий Ляховский
превосходил все, что можно было ожидать, принимая во внимание все рассказы о
необыкновенной скупости Ляховского и его странностях. Есть люди, один вид
которых разбивает вдребезги заочно составленное о них мнение, – Ляховский
принадлежал к этому разряду людей, и не в свою пользу.
– Вы приехали как нельзя более кстати, – продолжал
Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. – Вы, конечно, уже
слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь.
Профессор Тидеман – такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные
рекомендации. Мы как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и
теперь можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право,
так рад, так рад вас видеть у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и
займемся!..
«Ну, этот без всяких предисловий берется за дело», – с
улыбкой подумал Привалов, усаживаясь на место Альфонса Богданыча, который
незаметно успел выйти из комнаты.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул
свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как
будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать Посмотрим!»
Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг,
сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном:
– Вы, господа, кажется, курите? Ведь вот были где-то у
меня отличные сигары…
Он быстро нырнул под свой стол, вытащил оттуда пустой ящик
из-под сигар, щелкнул по его дну пальцем и с улыбкой доктора, у которого только
что умер пациент, произнес:
– Вот здесь была целая сотня… Отличные сигары от Фейка.
Это Веревкин выкурил!.. Да, он по две сигары выкуривает зараз, –
проговорил Ляховский и, повернув коробку вверх дном, печально прибавил: –
Теперь ни одной не осталось…
– Не беспокойтесь, Игнатий Львович, – успокаивал
Половодов, улыбаясь глазами. – Я захватил с собой…
– У меня тоже есть, – заметил Привалов; выходки
Ляховского начинали его забавлять.
– Вот и отлично, – обрадовался Ляховский. – Я
очень люблю дым хороших сигар… У вас, Александр Павлыч, наверно, регалии… Да?
Очень хорошо… Веревкин очень много курит сигар.
После этого эпизода Ляховский с азартом накинулся на
разложенные бумаги. Нужно сознаться, что он знал все дело, как свои пять
пальцев, и артистически набросал картину настоящего положения дел по опеке. Как
искусный дипломат, он начал с самых слабых мест и сейчас же затушевал их целым
лесом цифровых данных; были тут целые столбцы цифр, средние выводы за трехлетия
и пятилетия, сравнительные итоги приходов и расходов, цифровые аналогии, сметы,
соображения, проекты; цифры так и сыпались, точно Ляховский задался специальной
целью наполнить ими всю комнату. Привалов с напряженным вниманием следил за
этим цифровым фейерверком, пока у него совсем не закружилась голова, и он готов
был сознаться, что начинает теряться в этом лесе цифр. Чтобы перевести дух, он
спросил Ляховского:
– Александр Павлыч мне говорил, что у вас есть черновая
последнего отчета по опеке… Позвольте мне взглянуть на нее.
– Да, да… Есть, как же, есть. С большим удовольствием…
Ляховский мягкими шажками подбежал к окну, порылся в
нескольких картонках и, взглянув в окно, оставил бумаги.
– Извините, я оставлю вас на одну минуту, –
проговорил он и сейчас же исчез из кабинета; в полуотворенную дверь донеслось
только, как он быстро скатился вниз по лестнице и обругал по дороге дремавшего
Пальку.
– Посмотрите, Сергей Александрыч… Ха-ха!.. –
заливался Половодов, подводя Привалова к окну. – Удивительный человек этот
Игнатий Львович.
Половодов открыл форточку, и со двора донеслись те же
крикливые звуки, как давеча. В окно Привалов видел, как Ляховский с петушиным
задором наскакивал на массивную фигуру кучера Ильи, который стоял перед барином
без шапки. На земле валялась совсем новенькая метла, которую Ляховский толкал
несколько раз ногой.
– Вы все сговорились пустить меня по миру! –
неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. – Ведь у тебя третьего
дня была новая метла! Я своими глазами видел… Была, была, была, была!..
– Она и теперь в конюшне стоит, – флегматически
отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где у других людей бывает шея, а у
него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как
у бегемота. – Мне на што ее, вашу метлу.
– Да, да… Сегодня метла, завтра метла, послезавтра
метла. Господи! да вы с меня последнюю рубашку снимете. Что ты думаешь: у меня
золотые горы для вас… а?.. Горы?.. С каким ты мешком давеча шел по двору?
– Известно с каким: мешок обыкновенный с овсом…
– Хорошо, я сам знаю, что не с водой, да овес-то,
овес-то куда ты нес… а?.. Ведь овес денег стоит, а ты его воруешь… а?..
– Ничего не ворую… вот сейчас провалиться, Игнатий
Львович. Барышня приказали Тэку покормить, ну я и снес. Нет, это вы напрасно:
воровать овес нехорошо… Сейчас провалиться… А ежели барышня…
– Барышня?! Знаю я вас, молодцов… Вот я спрошу у
барышни.
Ляховский кричал еще несколько минут, велел при себе убрать
новую метлу в завозню и вернулся в кабинет с крупными каплями холодного пота на
лбу.
– Разоряют… грабят… – глухим голосом простонал он,
бессильно падая в кресло и закрывая глаза.
– Мне кажется, что вы уж очень близко принимаете к
сердцу разные пустяки, – заметил Половодов, раскуривая сигару.
– Пустяки?!. это пустяки?!. – возопил Ляховский,
вскакивая с места с такой стремительностью, точно что его подбросило. – В
таком случае что, по-вашему, не пустяки… а? Третьего дня взял новую метлу, а сегодня
опять новая.
– Да ведь метла, Игнатий Львович, стоит у нас копейку.
– Ах, молодые люди, молодые люди… Да разве мне дорога
самая метла? Меня возмущает отношение, – понимаете, отношение моих
служащих к моим деньгам. Да… Ведь я давно был бы нищим, если бы смотрел на свои
деньги их глазами. Последовательность нужна… да, последовательность! Особенно в
мелочах, из которых складывается вся жизнь Сергей Александрович, обратите
внимание: сегодня я спущу Илье, а завтра будут делать то же другие кучера, –
все и потащат, кто и что успеет схватить. Метод, идея дороги: кто не умеет
сберечь гроша, тот не сбережет миллиона… Да-с. Особенно это важно для меня: у
меня столько дел, столько служащих, прислуги… да они по зернышку разнесут все,
что я наживал годами.
– Извините меня, Сергей Александрыч. – прибавил
Ляховский после короткой паузы. – Мы сейчас опять за дело…
– Может быть, вы устали, Игнатий Львович, –
проговорил Привалов, – тогда мы в другой раз…
– Ах нет, зачем же. Во всяком деле важен прежде всего
метод, последовательность…
Чтение черновой отчета заняло больше часа времени. Привалов
проверил несколько цифр в книгах, – все было верно из копейки в копейку,
оставалось только заняться бухгалтерскими книгами. Ляховский развернул их и
приготовился опять унестись в область бесконечных цифр.
– Нет, уж меня увольте, господа, – взмолился
Половодов, поднимаясь с места. – Слуга покорный… Да это можно с ума сойти!
Сергей Александрыч, пощадите свою голову!
– Мне все равно, – соглашался Привалов. – Как
Игнатий Львович.
– Ну и сидите с Игнатием Львовичем, – проговорил
Половодов. – Я не могу вам принести какой-нибудь пользы здесь, поэтому
позвольте мне удалиться на некоторое время…
– Куда же вы, Александр Павлыч? – спрашивал
Ляховский с недовольным лицом. – Я просто не понимаю…
– Чего ж тут не понимать, Игнатий Львович? Дело,
кажется, очень просто: вы тут позайметесь, а я тем временем передохну немножко…
Схожу засвидетельствовать мое почтение Софье Игнатьевне.
Ляховский безнадежно махнул рукой на выходившего из комнаты
Половодова и зорко поглядел в свои очки на сидевшего в кресле Привалова,
который спокойно ждал продолжения прерванных занятий. Привалову больше не
казались странными ни кабинет Ляховского, ни сам он, ни его смешные
выходки, – он как-то сразу освоился со всем этим. Из предыдущих занятий он
вынес самое смутное представление о действительном положении дел, да и трудно
было разобраться в этой массе материала. Нужно было, по крайней мере, месяц
поработать над этими счетами и бухгалтерскими книгами, чтобы овладеть самой сутью
дела. Теперь задачей Привалова было ознакомиться хорошенько с приемами
Ляховского и его пресловутой последовательностью. Василий Назарыч указал
Привалову на слабые места опеки, но теперь рано было останавливаться на них:
Ляховский, конечно, сразу понял бы, откуда дует ветер, и переменил бы тактику,
а теперь ему поневоле приходилось высказываться в том или другом смысле. За
Приваловым оставалось в этой игре то преимущество, что для Ляховского он
являлся все-таки неизвестной величиной.
– Вот уж поистине – связался черт с младенцем, –
ворчал Половодов, шагая по какому-то длинному коридору развязной походкой
своего человека в доме. – Воображаю, сколько поймет Привалов из этих книг…
Ха!..
По дороге Половодов встретил смазливую горничную в белом
фартуке с кружевами; она бойко летела с серебряным подносом, на котором стояли
пустые чашки из-под кофе.
– Кто у барышни? – спросил Половодов, загораживая
дорогу и стараясь ухватить двумя пальцами горничную за подбородок с ямочкой
посредине.
– Ах, отстаньте… – кокетливо прошептала девушка,
защищаясь от барской ласки своим подносом. – Виктор Васильич, Лепешкин,
наш барин…
– Понимаю, бесенок.
Потрепав горничную по розовой щеке, Половодов пошел дальше
еще в лучшем настроении: каждое смазливое личико заставляло его приятно волноваться.
|
