 Увеличить |
IV
На подъезде Веревкина обступили те самые мужики, которых
видел давеча Привалов. Они были по-прежнему без шапок, а кривой мужик прямо
бухнулся Веревкину в ноги, умоляя «ослобонить».
– Завтра, завтра… Видите, что сегодня мне
некогда! – говорил Веревкин, помогая Привалову сесть в свою довольно
подержанную пролетку, заложенную парой соловых вяток на отлете… – Завтра,
братцы…
– Миколай Иваныч, заставь вечно бога молить!.. –
громче всех кричал кривой мужик, бросая свою рваную шапку оземь. –
Изморились… Ослобони, Миколай Иваныч!
– Не угодно ли вам в мою кожу влезть: пристали, как с
ножом к горлу, – объяснил Веревкин, когда пролетка бойко покатилась по
широкой Мучной улице, выходившей к монастырю. – Все это мои
клиенты, – проговорил Веревкин, кивая головой на тянувшиеся по сторонам
лавки узловских мучников. – Вы не смотрите, что на вид вся лавчонка трех
рублей не стоит: вон на этих мешках да на ларях такие куши рвут, что мое
почтение. Войдешь в такую лавчонку, право, даже смотреть нечего: десяток мешков
с мукой, в ларях на донышке овес, просо, горох, какая-нибудь крупа – кажется,
дюжины мышей не накормишь…
Пролетка остановилась у подъезда низенького деревянного дома
в один этаж с высокой крышей и резным коньком. Это и был дом Половодова.
Фронтон, окна, подъезд и ворота были покрыты мелкой резьбой в русском вкусе и
раскрашены под дуб Небольшая терраса, выходившая в сад, походила на аквариум,
из которого выпущена вода. В небольшие окна с зеркальными стеклами смотрели
широкие, лапчатые листья филодендронов, камелии, пальмы, араукарии. На дворе
виднелось длинное бревенчатое здание с стеклянной крышей, – не то
оранжерея, не то фотография или театр; тенистый садик из лип, черемух, акаций и
сиреней выходил прямо к Узловке, где мелькали и «китайские беседки в русском
вкусе», и цветочные клумбы, и зеркальный шар, и даже небольшой фонтан с
русалкой из белого мрамора. Вообще домик был устроен с большим вкусом и был
тем, что называется полная чаша. От ручки звонка до последнего гвоздя все в
доме было пригнано под русский вкус и только не кричало о том, как хорошо жить
в этом деревянном уютном гнездышке. После двусмысленной роскоши приемной
Агриппины Филипьевны глаз невольно отдыхал здесь на каждой вещи, и гостя сейчас
за порогом подъезда охватывала атмосфера настоящего богатства. Привалов
мимоходом прочитал вырезанную над дверями гостиной славянской вязью пословицу:
«Не имей ста рублей, имей сто друзей».
– Это даже из арифметики очень хорошо известно, –
комментировал эту пословицу Веревкин, вылезая при помощи слуги самой
внушительной наружности из своего балахона. – Ибо сто рублей не велики
деньги, а у сотни друзей по четвертной занять – и то не малая прибыль.
– Александр Павлыч сейчас принимает ванну, –
докладывал лакей.
– Ну так доложи хозяйке, что так и так, мол,
гости, – распоряжался Веревкин, как в своем кабинете.
– Их нет дома…
– Вот это так мило: хозяин сидит в ванне, хозяйки нет
дома…
– Нет, нет, я здесь… – послышался приятный грудной
баритон, и на пороге гостиной показался высокий худой господин, одетый в летнюю
серую пару. – Если не ошибаюсь, – прибавил он нараспев, прищурив
немного Свои подслеповатые иззелена-серые глаза, – я имею удовольствие
видеть Сергея Александрыча?
– Ну, теперь начнется десять тысяч китайских
церемоний, – проворчал Веревкин, пока Половодов жал руку Привалова и
ласково заглядывал ему в глаза: – «Яснейший брат солнца… прозрачная лазурь
неба…» Послушай, Александр, я задыхаюсь от жары; веди нас скорее куда-нибудь в
место не столь отдаленное, но прохладное, и прикажи своему отроку подать
чего-нибудь прохладительного… У меня сегодня удивительная жажда… Ну, да уж я
сам распоряжусь. Эй, хлопче, очищенной на террасу и закусить чего-нибудь
солененького!.. Сергей Александрыч, идите за мной.
Ход на террасу был через столовую, отделанную под старый
темный дуб, с изразцовой печью, расписным, пестрым, как хромотроп, потолком, с
несколькими резными поставцами из такого же темного дуба. Посредине стоял
длинный дубовый стол, покрытый суровой камчатной скатертью с широкой каймой из
синих и красных петухов. Над дверями столовой было вырезано неизменной
славянской вязью: «Не красна изба углами, а красна пирогами», на одном поставце
красовались слова: «И курица пьет». Привалов искоса разглядывал хозяина,
который шагал рядом и одной рукой осторожно поддерживал его за локоть, как
лунатика. На первый раз Привалову хозяин показался серым: и лицо серое, и
глаза, и волосы, и костюм, – и решительно все серое. Дальше он заметил,
что нижняя челюсть Половодова была особенно развита; французские анатомы
называют такие челюсти калошами. Когда все вышли на террасу и разместились
около круглого маленького столика, на зеленых садовых креслах, Привалов,
взглянув на длинную нескладную фигуру Половодова, подумал: «Эк его, точно
сейчас где-то висел на гвозде». Вытянутое, безжизненное лицо Половодова едва
было тронуто жиденькой растительностью песочного цвета; широко раскрытые глаза
смотрели напряженным, остановившимся взглядом, а широкие, чувственные губы и
крепкие белые зубы придавали лицу жесткое и, на первый раз, неприятное
выражение. Но когда Половодов начинал говорить своим богатым грудным баритоном,
не хотелось верить, что это говорит именно он, а казалось, что за его спиной
говорит кто-то другой.
– Сюда, сюда… – командовал Веревкин лакею, когда
тот появился с двумя подносами в руках. – Кружки барину, а нам с Сергеем
Александрычем графинчик.
– Нет, я не буду пить водку, – протестовал
Привалов.
– Давеча отказались и теперь не хотите компанию
поддержать? – вытаращив свои оловянные глаза, спрашивал Веревкин.
– Nicolas, кто же пьет теперь водку? – вступился
Половодов, придвигая Привалову какую-то кружку самой необыкновенной
формы. – Вот, Сергей Александрыч, испробуйте лучше кваску домашнего
приготовления…
– Нужно сначала сказать: «чур меня», а потом уж пить
твой квас, – шутил Веревкин, опрокидывая в свою пасть рюмку очищенной.
Привалов с удовольствием сделал несколько глотков из своей
кружки – квас был великолепен; пахучая струя княженики так и ударила его в нос,
а на языке остался приятный вяжущий вкус, как от хорошего шампанского.
– Я так рад видеть вас наконец, Сергей
Александрыч, – говорил Половодов, вытягивая под столом свои длинные
ноги. – Только надолго ли вы останетесь с нами?
– Если обстоятельства не помешают, думаю остаться
совсем, – отвечал Привалов.
– Вот и отлично: было бы желание, а обстоятельства мы
повернем по-своему. Не так ли? Жить в столице в наше время просто грешно.
Провинция нуждается в людях, особенно в людях с серьезным образованием.
«Ну, теперь запел Лазаря», – заметил про себя
Веревкин. – То-то обрадуете эту провинцию всесословной волостью,
мекленбургскими порядками да поземельной аристократией…
– Я никому не навязываю своих убеждений, –
обиженным голосом проговорил Половодов. – Можно не соглашаться с чужими
мнениями и вместе уважать их… Вот если у кого нет совсем мнений…
– Если это ты в мой огород метишь, – напрасный труд,
Александр… Все равно, что из пушки по воробью палить… Ха-ха!..
– У нас всякое дело так идет, – полузакрыв глаза и
подчеркивая слова, проговорил Половодов. – На всех махнем рукой – и
хороши, а чуть кто-нибудь что-нибудь задумает сделать – подымем на смех. Я в
этом случае уважаю одно желание что-нибудь сделать, а что сделает человек и как
сделает – это совсем другой вопрос. Недалеко ходить: взять славянофильство –
кто не глумится? А ведь согласитесь, Сергей Александрыч, в славянофильстве, за
вычетом неизбежных увлечений и крайностей в каждом новом деле, есть,
несомненно, хорошие стороны, известный саморост, зиждительная сила народного
самосознания…
– Ну, теперь пошел конопатить, – проговорил
Веревкин и сейчас же передразнил Половодова: – «Тоска по русской правде…
тайники народной жизни…» Ха-ха!..
– Мне не нравится в славянофильстве учение о
национальной исключительности, – заметил Привалов. – Русский человек,
как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он
всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому
подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая
есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу
то, чего у него нет, – и бесцельно и несправедливо.
– А пример других наций? Ведь у нас под носом
объединились Италия и Германия, а теперь очередь за славянским племенем.
– Славянофилы здесь впадают в противоречие, –
заметил Привалов, – потому что становятся на чужую точку зрения и этим как
бы отказываются от собственных взглядов.
– Вот это хорошо сказано… Ха-ха! – заливался
Веревкин, опрокидывая голову назад. – Ну, Александр, твои курсы упали…
Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на
Привалова и беззвучно пожевал губами. «О, да он не так глуп, как говорил
Ляховский», – подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня
длинными белыми пальцами по своей кружке.
|
