VI
Половодов пользовался в Узле репутацией дельца самой
последней формации и слыл после Веревкина лучшим оратором. Собственно,
Половодов говорил лучше Веревкина, но его заедала фраза, и в его речах
недоставало того огонька, которым было насквозь прохвачено каждое слово
Веревкина. Из-за желания блеснуть своим ораторским талантом Половодов два
трехлетия служил председателем земской управы. Земские дела вел он плохо, и
держались упорные слухи, что Половодов не забывал и себя при расходовании
земских сумм. В настоящую минуту тепленькое место директора в
узловско-моховском банке и довольно кругленькая сумма, получаемая им в опекунском
совете по опеке над Шатровскими заводами, давали Половодову полную возможность
жить на широкую ногу и придумывать разные дорогие затеи. На Половодова находила
время от времени какая-то дурь. В одну из таких минут он ни с того ни с сего
уехал за границу, пошатался там по водам, пожил в Париже, зачем-то съездил в
Египет и на Синай и вернулся из своего путешествия англичанином с ног до
головы, в Pith India Helmet[18] на
голове, в гороховом сьюте и с произношением сквозь зубы. В г. Узле он отделал
свой дом на английский манер и года два корчил из себя узловского сквайра.
Когда подул другой ветер, Половодов забросил свой Helmet – Веревкин прозвал его
за этот головной убор пожарным – и перевернул весь дом в настоящий его вид.
Женитьба на Антониде Ивановне была одним из следствий этого увлечения тайниками
народной жизни: Половодову понравились ее наливные плечи, ее белая шея, и
Антонида Ивановна пошла в pendant к только что отделанному дому с его
расписными потолками и синими петухами. С полгода Антонида Ивановна сохраняла
свое положение русской красавицы и обязана была носить косоклинные сарафаны с
прошивками из золотых позументов, но скоро эта игра обоим супругам надоела и
сарафан Антониды Ивановны был заброшен в тот же угол, где валялась Pith India
Helmet. Впрочем, супруги, кажется, не особенно сожалели о таком обороте дел и
вполне довольствовались названием счастливой парочки. Антонида Ивановна
отнеслась индифферентно к своему новому положению и удовлетворялась ролью
независимой замужней женщины. В глубине души она считала себя очень счастливой
женщиной, потому что очень хорошо знала по своему папаше Ивану Яковличу, какие
иногда бывают оригинальные мужья. Половодов увлекался женщинами и был постоянно
в кого-нибудь влюблен, как гимназист четвертого класса, но эти увлечения быстро
соскакивали с него, и Антонида Ивановна смотрела на них сквозь пальцы. У нее
была отличная коляска, пара порядочных рысаков, возможность ездить по магазинам
и модисткам сколько душе угодно – чего же ей больше желать! Все узловские дамы называли
ее счастливейшей женщиной, и Александр Павлыч пользовался репутацией примерного
семьянина. Правда, иногда Антонида Ивановна думала о том, что хорошо бы иметь
девочку и мальчика или двух девочек и мальчика, которых можно было бы одевать
по последней картинке и вывозить в своей коляске, но это желание так и
оставалось одним желанием, – детей у Половодовых не было.
Появление Привалова ничего нового не внесло в дом
Половодовых.
– В нем есть непосредственность, – сказала
Агриппина Филипьевна. – Он глуповат и простоват, но он может быть героем
романа…
Антонида Ивановна задумалась над словом
«непосредственность», и оно лезло ей в голову целый вечер. Даже ночью, когда в
своей спальне она осталась с мужем и взглянула на его длинную, нескладную
фигуру, она опять вспомнила это слово: «Непосредственность… Ах да,
непосредственность!» Александр Павлыч в эту ночь не показался ей противнее
обыкновенного, и она спала самым завидным образом, как человек, у которого
совесть совершенно спокойна. Александр Павлыч, наоборот, не мог похвалиться
особенно покойной ночью: он долго ворочал на постели свои кости и несколько раз
принимался тереть себе лоб, точно хотел выскоблить оттуда какую-то идею. Утром
Половодов дождался, когда проснется жена, и даже несколько увлекся, взглянув,
как она сладко спала на своей расшитой подушке, раскинув белые полные руки. Он
осторожно поцеловал ее в то место на шее, где пояском проходила у нее такая
аппетитная складка, и на мгновение жена опять показалась ему русской
красавицей.
Когда Антонида Ивановна полоскалась у своего умывального
столика, Половодов нерешительно проговорил, видимо что-то соображая про себя:
– Тонечка… как ты нашла Привалова?
– Я? Привалова? – удивилась Антонида Ивановна,
повертывая к мужу свое мокрое лицо с следами мыла на шее и голых плечах. «Ах
да, непосредственность…» – мелькнуло у ней опять в голове, и она улыбнулась.
– Послушай, Тонечка: сделай как-нибудь так, чтобы
Привалову не было скучно бывать у нас. Понимаешь?
– Да что же я могу сделать для него?
– Ах, какая ты глупая… Посоветуйся с maman, она лучше
тебе объяснит, чем я, – с улыбкой прибавил Половодов.
Это утро сильно удивило Антониду Ивановну: Александр Павлыч
вел себя, как в то время, когда на сцене был еще знаменитый косоклинный
сарафан. Но приступ мужниной нежности не расшевелил Антониду Ивановну, –
она не могла ему отвечать тем же.
Появление Привалова заставило Половодова крепко задуматься,
потому что с опекой над Шатровскими заводами для него, кроме материальных
выгод, было еще связано много надежд в будущем. Собственно говоря, эти надежды
носили пока очень смутный и неопределенный характер, но Половодов любил думать
на эту тему. В нем заговорила непреодолимая жажда урвать свою долю из того
куска, который теперь лежал под носом. Но как это устроить? Он напрасно ломал
голову над решением этого вопроса и переходил от одного плана к другому.
Главное, обидно было то, что подобное решение должно было существовать, и
Половодов пока только предчувствовал это осуществление.
«Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести
дело смелой, твердой рукой, – думал Половодов, ходя по кабинету из угла в
угол. – Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим
мешает. Вот если бы освободиться от него…»
У Половодова захватывало дух при одной мысли, что он мог сделаться
полновластным и единоличным хозяином в приваловской опеке, тем более что сам
Привалов совершенно безопасный человек. Теперь Половодов получал в год тысяч
двадцать, но ведь это жалкие, нищенские крохи сравнительно с тем, что он мог бы
получить, если бы ему развязать руки. Ляховский бесполезен как участник в
выполнении грандиозных планов Половодова, потому что слишком богат для
рискованного дела, а затем трус и мелочник. Ему, конечно, не возвыситься до
блестящей идеи, которую теперь вынашивал Половодов, переживая муки сомнения и
неуверенности в собственных силах.
В один из таких припадков малодушия, когда Половодов
испытывал самое скверное расположение духа, в его кабинете появился дядюшка
Оскар Филипыч. Старичок дышал по обыкновению юношеской свежестью, особенно
рядом с вытянутой серой фигурой Половодова.
«Чему этот дурак радуется?» – со злостью думал Половодов,
когда дядюшка ласково и вкрадчиво улыбался ему.
– Ну, что ваша рыбка? – спрашивал Половодов, не
зная, о чем ему говорить с своим гостем.
– О, моя рыбка еще гуляет пока я воде… Да!.. Нужно
терпение, Александр Павлыч… Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее
порезвится, погуляет, а там мы ее и подцепим…
Старик рассыпался мелким смешком и весело потер руки; этот
смех и особенно пристальный взгляд дядюшки показались Половодову немного
подозрительными. О какой рыбке он говорит, – черт его разберет. А дядюшка
продолжал улыбаться и несколько раз доставал из кармана золотую табакерку;
табак он нюхал очень аккуратно, как старички екатерининских времен.
– Ну, а как вы нашли этого Привалова? – спрашивал
дядюшка, играя табакеркой.
– Да пока ничего особенного: ни рыба ни мясо…
– Я немного знал его, когда он еще жил в Петербурге.
– Вы знали Привалова?
– Да, отчасти… То есть знал не лично, а через других.
Очень порядочный молодой человек. Жаль, что вы не поладили с ним…
– То есть как это не поладили?
– Я слышал, что Привалов начинает дело против опеки и
уже взял себе поверенного.
– Вы хотите сказать о Nicolas? Это старая новость…
Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше все время хлопотал в
Петербурге по своему делу.
– Да, знаю, слышал… Но, видите ли, большая разница –
где будет хлопотать Привалов: здесь или там.
Оскар Филипыч в нескольких словах дал заметить Половодову,
что ему в тонкости известно не только все дело по опеке, но все его мельчайшие
подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал
улыбавшегося немца и, наконец, проговорил:
– Откуда вы все это узнали и… для чего?
– Так… из любопытства, – скромно отвечал Оскар
Филипыч, сладко потягиваясь на своем стуле. – Мне кажется, что вам,
Александр Павлыч, выгоднее всего иметь поверенного в Петербурге, который следил
бы за малейшим движением всего процесса. Это очень важно, особенно, если за
него возьмется человек опытный…
– Вроде вас, например? – недоверчиво произнес
Половодов с легкой улыбкой.
– Отчего же, я с удовольствием взялся бы похлопотать… У
меня даже есть план, очень оригинальный план. Только с одним условием: половина
ваша, а другая – моя. Да… Но прежде чем я вам его раскрою, скажите мне одно:
доверяете вы мне или нет? Так и скажите, что думаете в настоящую минуту…
– Я вам не верю, Оскар Филипыч.
– Очень хорошо, очень хорошо, – невозмутимо
продолжал дядюшка. – Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные
отношения, чтобы после не было ненужных недоразумений. Да, это очень важно.
Ваша откровенность делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за
шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас
во главе всего предприятия и, наконец, дадим этому Привалову как раз столько,
сколько захотим, – тогда вы мне поверите?
– Право, не знаю… У меня тоже есть несколько планов.
– Да, но все-таки один в поле не воин… Вы только дайте
мне честное слово, что если мой план вам понравится – барыши пополам. Да,
впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что в
план входит несколько очень тонких махинаций.
Половодов затворил дверь в кабинет, раскурил сигару и
приготовился слушать дядюшку, которому в глубине души он все-таки не доверял.
Как иногда случается с умными людьми, Половодова смущали просто пустяки:
наружность дядюшки, его херувимский вид и прилизанность всей фигуры. Оскар
Филипыч уже совсем не походил на тех дельцов, с какими Половодову до настоящего
времени приходилось иметь дело. Какой-то серый балахон, в котором явился
дядюшка, и неизбежная для каждого немца соломенная шляпа – просто возмущали
Половодова своим мещанским вкусом. Среди роскошной деловой обстановки
половодовского кабинета толстенькая фигурка улыбавшегося немца являлась
неприятным диссонансом, который Просто резал глаз.
– Сначала мы поставим диагноз всему делу, – мягко
заговорил дядюшка… – Главный наследник, Сергей Привалов, налицо, старший
брат – сумасшедший, младший в безвестном отсутствии. Так? На Шатровских заводах
около миллиона казенного долга; положение опекунов очень непрочное…
– Почему вы так думаете?
– Очень просто: вы и Ляховский держитесь только
благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую
опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены
правления – один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой –
выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой,
третий – приказная строка, из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать
восемь рублей месячного жалованья. Так?
– Да вы решительно, кажется, все на свете знаете…
– Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства.
Таким образом, дворянская опека всегда будет в наших руках, и она нам пригодится…
Дальше. Теперь для вас самое главное неудобство заключается в том, что вас,
опекунов, двое, и из этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу
Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам,
и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
– Совершенно верно.
– Но можно устроить так, что вы в одно и то же время
освободитесь от Ляховского и ни на волос не будете зависеть от наследников… Да.
– Именно?
– Позвольте… Старший наследник, Привалов, формально не
объявлен сумасшедшим?
– Нет, официально ничего не известно…
– О, это прекрасно, очень прекрасно, и, пожалуйста,
обратите на это особенное внимание… Как все великие открытия, все дело очень
просто, просто даже до смешного: старший Привалов выдает на крупную сумму
векселей, а затем объявляет себя несостоятельным. Опекунов побоку, назначается
конкурс, а главным доверенным от конкурса являетесь вы… Тогда все наследники
делаются пешками, и во всем вы будете зависеть от одной дворянской опеки.
– Оскар Филипыч, да это гениальная мысль!.. –
вскричал Половодов, заключая дядюшку в свои объятия.
– Позвольте, Александр Павлыч, – скромно продолжал
немец, играя табакеркой. – Мысль, без сомнения, очень счастливая, и я
специально для нее ехал на Урал.
– Ловить рыбку? Ха-ха…
– Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно
терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом,
устроить некоторый дуэт, и все пойдет как по нотам… Если бы Сергей Привалов
захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить
государственный долг по заводам в известное число лет. Но он этого не захотел
сам…
– Нет, вы ошибаетесь: Привалов именно этого и
добивался, когда жил в Петербурге, и об этом же будет хлопотать его поверенный,
то есть Nicolas.
– Я вам говорю, что Привалов не хотел этого, не хотел
даже тогда, когда ему один очень ловкий человек предлагал устроить все дело в
самый короткий срок. Видите ли, необходимо было войти в соглашение кое с кем, а
затем не поскупиться насчет авансов, но Привалов ни о том, ни о другом и
слышать не хочет. Из-за этого и дело затянулось, но Nicolas может устроить на
свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда все ваше дело пропало, так что
вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за
каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же время
устроил бы конкурс…
– Дядюшка, вы золотой человек!
– Может быть, буду и золотым, если вы это время сумеете
удержать Привалова именно здесь, на Урале. А это очень важно, особенно когда
старший Привалов объявит себя несостоятельным. Все дело можно будет испортить,
если упустить Привалова.
– Но каким образом я его могу удержать на Урале?
– Это уж ваше дело, Александр Павлыч: я буду свое
делать, вы – свое.
– Может быть, у вас и относительно удержания Привалова
на Урале тоже есть своя счастливая мысль?
– Гм… Я удивляюсь одному, что вы так легко смотрите на
Привалова и даже не постарались изучить его характер, а между тем – это прежде
всего.
– Да Привалова и изучать нечего, – он весь налицо:
глуповат и бредит разными пустяками.
– Прибавьте: Привалов очень честный человек.
– Ну и достаточно, кажется.
– Ах, Александр Павлыч, Александр Павлыч. Как вы легко
смотрите на вещи, чрезвычайно легко!
– Вы меня считали умнее?
– Да…
– Откровенность за откровенность… Не хотите ли чаю или
квасу, Оскар Филипыч? – предлагал Половодов. – Вы устали, а мы еще
побеседуем…
Лакей внушительной наружности принес в кабинет поднос с
двумя кружками и несколько бутылок вина; Половодов явился вслед за ним и сам
раскупорил бутылку шампанского. Отступив немного в сторону, лакей почтительно
наблюдал, как барин сам раскупоривает бутылки; а в это время дядюшка, одержимый
своим «любопытством», подробно осмотрел мебель, пощупал тисненые обои цвета
кофейной гущи и внимательно перебрал все вещицы, которыми был завален
письменный стол. Он переспросил, сколько стоят все безделушки, пресс-папье,
чернильница; пересматривал каждую вещь к свету и даже вытер одну запыленную
статуэтку своим платком. Половодов охотно отвечал на все вопросы милого
дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять
подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова
уже не существовало, а был другой, совершенно новый человек, который возбуждал
в Половодове чувство удивления и уважения.
– Для чего вы хлопочете, Александр Павлыч, –
скромно заметил Оскар Филипыч, принимая от Половодова бокал с игравшим веселыми
искорками вином.
– Для вас, дорогой дядюшка, для вас хлопочу: вы мне
открыли глаза, – восторженно заявил Половодов, не зная, чем бы еще
угостить дорогого дядюшку. – Я просто мальчишка перед вами, дядюшка…
Частицу вашей мудрости – вот чего я желаю! Вы, дядюшка, второй Соломон!..
В половодовском кабинете велась долгая интимная беседа, причем
оба собеседника остались, кажется, особенно довольны друг другом, и несколько
раз, в порыве восторга, принимались жать друг другу руки.
– Ну-с, Оскар Филипыч, расскажите, что вы думаете о
самом Привалове? – спрашивал Половодов, весь покрасневший от выпитого
вина.
– Привалов… Гм… Привалов очень сложная натура, хотя он
кажется простачком. В нем постоянно происходит внутренняя борьба… Ведь вместе с
правами на наследство он получил много недостатков и слабостей от своих предков
Вот для вас эти слабости-то и имеют особенную важность.
– Совершенно верно: Привалов – представитель
выродившейся семьи.
– Да, да… И между прочим он унаследовал одну
капитальнейшую слабость: это – любовь к женщинам.
– Привалов?!
– О да… Могу вас уверить Вот на эту сторону его характера
вам и нужно действовать. Ведь женщины всесильны, Александр Павлыч, – уже с
улыбкой прибавил дядюшка.
– Понимаю, понимаю, все понимаю!
– Только помните одно: девицы не идут в счет, от них
мало толку. Нужно настоящую женщину… Понимаете? Нужно женщину, которая сумела
бы завладеть Приваловым вполне. Для такой роли девицы не пригодны с своим
целомудрием, хотя бывают и между ними очень умные субъекты.
– Понимаю, понимаю и понимаю, дорогой Оскар Филипыч.
– И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я
буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете
с ними дела водить, ну вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали
Бахареву, потом дочь Ляховского…
– Послушайте, я вас познакомлю с Ляховским, –
перебил Половодов, не слушая больше дядюшки.
– Да, это и необходимо для первого раза… Нам Ляховский
пригодится. Он пока затянет дело об опеке…
Таким образом союз между Половодовым и дядюшкой был заключен
самым трогательным образом.
– Надеюсь, что мы с вами сойдемся, дорогой дядюшка, –
говорил Половодов, провожая гостя до передней.
– О, непременно… – соглашался Оскар Филипыч,
надвигая на голову свою соломенную шляпу. – Рука руку моет: вы будете
действовать здесь, я там.
|
