 Увеличить |
IV
Медовый месяц для молодой четы Приваловых миновал, оставив
на горизонте ряд тех грозовых облачков, без которых едва ли складывается хоть
одно семейное счастье.
Жизнь в обновленном приваловском доме катилась порывистой
бурной струей, шаг за шагом обнажая для Привалова то многое, чего он раньше не
замечал. Собственно, дом был разделен на две половины: Ляховские остались в
своем старом помещении, а Приваловы заняли новое. Только парадные комнаты и
передняя были общими. Для двух семей комнат было даже слишком много. На первый
раз для Привалова с особенной рельефностью выступили два обстоятельства: он
надеялся, что шумная жизнь с вечерами, торжественными обедами и парадными
завтраками кончится вместе с медовым месяцем, в течение которого в его доме
веселился весь Узел, а затем, что он заживет тихой семейной жизнью, о какой
мечтал вместе с Зосей еще так недавно. Но вышло совсем наоборот: медовый месяц
прошел, а шумная жизнь продолжалась по-прежнему. Гости не выходили из дому, и
каждый день придумывалось какое-нибудь новое развлечение, так что в конце
концов Привалов почувствовал себя в своем собственном доме тоже гостем, даже
немного меньше – посторонним человеком, который попал в эту веселую компанию
совершенно случайно. Такая жизнь никогда не входила в его расчеты, и его не раз
охватывал какой-то страх за будущее.
Зося, конечно, угадывала истинный ход мыслей мужа, но делала
вид, что ничего не замечает. Когда Привалов начинал говорить с ней серьезно на
эту тему, Зося только пожимала плечами и удивлялась, точно она выслушивала бред
сумасшедшего. В самом деле, чего он хочет от нее?.. Таким образом, между
молодыми супругами легла первая тень. Та общая нить, которая связывает людей,
порвалась сама собой, порвалась прежде, чем успела окрепнуть, и Привалов со
страхом смотрел на ту цыганскую жизнь, которая царила в его доме, с каждым днем
отделяя от него жену все дальше и дальше. Он только мог удивляться тем
открытиям, какие делал ежедневно: то, что он считал случайными чертами в
характере Зоси, оказывалось его основанием; где он надеялся повлиять на жену,
получались мелкие семейные сцены, слезы и т. д. Все это выходило как-то
обидно и глупо, глупо до боли. Для кого же Зося мучила Привалова и для чего? Он
в этом случае не понимал жены и просто терялся в объяснениях… Из новых знакомых,
которые бывали у Приваловых, прибыло очень немного: два-три горных инженера,
молодой адвокат – восходящее светило в деловом мире – и еще несколько человек
разночинцев. Прежние знакомые Зоси остались все те же и только с половины
Ляховского перекочевали на половину Привалова; Половодов, «Моисей», Лепешкин,
Иван Яковлич чувствовали себя под гостеприимной приваловской кровлей как дома.
Они ни в чем не стесняли себя и, как казалось Привалову, к нему лично
относились с вежливой иронией настоящих светских людей.
Все эти гости были самым больным местом в душе Привалова, и
он никак не мог понять, что интересного могла находить Зося в обществе этой
гуляющей братии. Раз, когда Привалов зашел в гостиную Зоси, он сделался
невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял в переднем углу и,
закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона, а
Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли собой клир. Сама
Зося хохотала как сумасшедшая.
– Это кощунство, Зося… – заметил Привалов, которого
эта картина покоробила.
– Нет, это просто смешно!
– Не понимаю!..
– Как всегда!
Если выпадала свободная минута от гостей, Зося проводила ее
около лошадей или со своими ястребами и кречетами. Полугодовой медведь Шайтан
жил в комнатах и служил божеским наказанием для всего дома: он грыз и рвал все,
что только попадалось ему под руку, бил собак, производил неожиданные ночные
экскурсии по кладовым и чердакам и кончил тем, что бросился на проходившую по
улице девочку-торговку и чуть-чуть не задавил ее. Но чем больше проказил
Шайтан, тем сильнее привязывалась к нему Зося. Она точно не могла жить без него
и даже клала его на ночь в свою спальню, где он грыз сапоги, рвал платье и
вообще показывал целый ряд самых артистических штук. Только когда Привалов, выведенный
из терпения, пообещал отравить Шайтана стрихнином, Зося решилась наконец
расстаться со своим любимцем, то есть для него была устроена в саду круглая
яма, выложенная кирпичом, и Зося ежедневно посылала ему туда живых зайцев,
кроликов и щенков. Ей доставляла удовольствие эта травля, хотя это удовольствие
однажды едва не кончилось очень трагически: пьяный «Моисей» полетел в яму к
медведю, и только кучер Илья спас его от очень печальной участи. Лошади,
кречеты и медвежонок отнимали у Зоси остатки свободного дня, так что с мужем
она виделась только вечером, усталая и капризная. Протесты Привалова против
такого образа жизни принимались за личное оскорбление; после двух-трех
неудачных попыток в этом роде Привалов совсем отказался от них. Часто он
старался обвинить самого себя в неумении отвлечь Зосю от ее друзей и постепенно
создать около нее совершенно другую жизнь, других людей и, главное, другие
развлечения. Оставалась одна надежда на время… Может быть, Зосе надоест эта
пустая жизнь, когда с ней произойдет какой-нибудь нравственный кризис.
– Есть еще одна надежда, Сергей Александрыч, –
говорил доктор, который, как казалось Привалову, тоже держался от него немного
дальше, чем это было до его женитьбы.
– Именно?
– Как у всякой замужней женщины, у Софьи Игнатьевны
могут быть дети, тогда…
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он
боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение
слишком было напряжено, так что к действительности начали примешиваться
призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой.
Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также
и он ее. Для него ясно было только то, что он не нашел в своей семейной жизни
своих самых задушевных идеалов.
Скоро обнаружилась еще одна горькая истина. Именно, Привалов
не мог не заметить, что все в доме были против него. Это было слишком очевидно.
И если Привалов еще мог, в счастливом случае, как-нибудь изолировать свою
семейную жизнь от внешних влияний, то против внутреннего, органического зла он
был решительно бессилен. Что он мог сделать, когда каждый шаг Зоси в глазах
Игнатия Львовича и пани Марины не подлежал даже критике? Раз что-нибудь сделала
Зося – все было хорошо. Разве была такая вещь, которой нельзя было бы позволить
и извинить такой молоденькой и красивой женщине? Все удивлялись странному
поведению Привалова, который просто придирался к Зосе с самыми глупейшими
пустяками.
– Если вы не исправитесь, я не отвечаю ни за
что! – говорил Ляховский своему зятю. – Вы не цените сокровище, какое
попало в ваши руки… Да!.. Я не хочу сказать этим, что вы дурной человек, но
ради бога никогда не забывайте, что ваша жена, как всякое редкое растение, не
перенесет никакого насилия над собой.
– Я, кажется, делаю, Игнатий Львович, решительно все,
что зависит от меня, – пробовал оправдываться Привалов.
– Нет, нет и нет!.. Вы не хотите всмотреться в характер
Зоси, не хотите его изучить во всех тонкостях, как обязан сделать каждый муж,
который дорожит своим семейным счастьем. Зося подарила вас своей молодостью,
своей красотой, – остальное все на вашей совести Вы настолько эгоистичны,
что не можете примириться даже с теми детскими прихотями, на какие имеет полное
право всякая молоденькая женщина, особенно такая красавица, как Зося. Поверьте
моей опытности и постарайтесь воспользоваться моими советами… Я говорю с вами
как отец и как человек.
Выход из этого двусмысленного положения был один: вырвать
Зосю из-под влияния родной семьи, другими словами, выгнать Ляховских из своего
дома. Но это было невозможно. Враждебный лагерь смыкался около Привалова все
теснее и теснее. Зося скоро сама поддалась общему течению и стала относиться к
мужу в общем враждебном тоне. Ей как-то все стало не нравиться в Привалове:
сапоги у него скрипели; когда он ел, у него так некрасиво поднимались скулы; он
не умел поддержать разговора за столом и т. д. Но больше всего Зосе не
нравилось в муже то, что он положительно не умел себя держать в обществе – не в
меру дичился незнакомых, или старался быть развязным, что выходило натянуто,
или просто молчал самым глупейшим образом.
– Понимаете, Сергей Александрыч, вы делаете смешным и
себя и меня, – упрекала его Зося.
– Да что же мне делать, Зося? Для чего вся эта комедия,
когда я даже совсем не желаю видеть этих людей.
– А… так вы вот как!.. Вы, вероятно, хотите замуровать
меня в четыре стены, как это устраивали с своими женами ваши милые предки?
Только вы забыли одно: я не русская баба, которая, как собака, будет все
переносить от мужа…
– Зося, опомнись ради бога, что ты говоришь… Неужели я
так похож на своих предков?.. Нужно же иметь капельку справедливости…
– Значит, я несправедлива к вам?
Хиония Алексеевна быстро освоилась в новой своей роли и
многое успела забрать в свои цепкие руки. Между прочим, когда все в доме были
против Привалова, она не замедлила примкнуть к сильнейшей партии и сейчас же
присоединила свой голос к общему хору. Она не упускала удобного случая, чтобы
поставить Привалова в какое-нибудь неловкое положение, зло подшутить над ним и
при случае даже запустить шпильку в больное место. Все это проделывалось с
целью попасть в общий тон и угодить Зосе. Однажды она особенно надоела
Привалову, и он резко заметил ей:
– Хиония Алексеевна, вы иногда, кажется, забываете, что
в этом доме хозяин я… А то вы так странно держите себя и позволяете себе так
много, что в одно прекрасное утро я должен буду принять свои меры.
Разговор происходил с глазу на глаз, и Хиония Алексеевна,
прищурив глаз, нахально спросила:
– Именно?.. Как прикажете понять ваши слова: за угрозу
просто или за формальный отказ от дома?
– Если хотите, так за то и другое вместе! –
крикнул Привалов, едва удерживаясь от желания вышвырнуть ее за дверь.
– Благодарю вас, Сергей Александрыч, – делая
книксен, проговорила Хиония Алексеевна в прежнем своем тоне. – Вы мне
хорошо платите за tete-a-tete, какие я вам устраивала с Антонидой Ивановной…
Ха-ха! Вы, может быть, позабыли, как она целовала вас в вашем кабинете? А я
была настолько скромна, что ваша жена еще до сих пор даже не подозревает, с
каким чудовищем имеет дело. Merci! Да, я сейчас же ухожу из вашего дома и не
поручусь, что ваша жена сегодня же не узнает о ваших милых похождениях.
Прибавьте еще Надежду Васильевну к этому… О, я уверена, что эта бедная девушка
пала жертвой вашего сластолюбия, а потом вы ее бросили.
– Хиония Алексеевна…
Но Хиония Алексеевна была уже за порогом, предоставив
Привалову бесноваться одному. Она была довольна, что наконец проучила этого
миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько
человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него – и вот вам
благодарность за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот
Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно
нигде на свете нет ни совести, ни справедливости, ни признательности!
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла, а как ни в чем
не бывало явилась в него на другой же день после своей размолвки с Приваловым.
Хозяину ничего не оставалось, как только по возможности избегать этой фурии,
чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву городским
сплетням ни в чем не повинные женские имена, а с другой – не восстановлять
против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась
бы ни перед чем.
– Как жестоко можно ошибиться в людях, даже в самых
близких, – меланхолически говорила она Зосе. – Я, например, столько
времени считала Александра Павлыча самым отчаянным гордецом, а между тем
оказывается, что он совсем не гордец. Или взять Сергей Александрыча… Ах, mon
ange, сколько мы, женщины, должны приносить жертв этим отвратительным эгоистам
мужчинам!..
|
