VI
От Веревкина последнее письмо было получено незадолго до
женитьбы Привалова. В нем Nicolas отчасти повторял то же самое, о чем уже писал
раньше, то есть излагал разные блестящие надежды и смелые комбинации. Прибавкой
являлось только то, что ему порядочно надоело в Петербурге, и он начинал
порываться в Узел, в свою родную стихию, в которой плавал как рыба в воде.
Занятый семейными делами и мельницей, Привалов забыл о своем поверенном, о
котором ему напомнила встреча со стариком Бахаревым. Уже одна фигура этого
типичного старика служила как бы немым укором: а что же заводы? как идут дела
об опеке? что делал там, в Петербурге, этот Веревкин? Привалов не мог порядочно
ответить ни на один из этих вопросов, и теперь совесть особенно мучила его, что
он из-за личных дел забыл свои главные обязанности Вообще все выходило как-то
особенно глупо, за исключением разве одной мельницы, которая работала все время
отлично. Да и эта единственная удача была отравлена тем, что Привалов ни с кем
не мог поделиться своей радостью.
О семье Бахаревых Привалов слышал стороной, что дела по
приискам у Василия Назарыча идут отлично. Рассказывали о сотнях тысяч,
заработанных им в одно лето. За богатством опять тянулась блестящим хвостом
слава. Все с уважением говорили о старом Бахареве, который из ничего создавал
миллионы. Только о Надежде Васильевне никто ничего не знал, а Привалов слышал
мельком о ней от доктора, который осенью был в Шатровских заводах. Костя
Бахарев никогда не любил обременять себя перепиской, поэтому Привалов нисколько
не удивился, что не получил от него в течение полугода ни одной строчки.
Однажды на своем письменном столе Привалов, к своему
удивлению, нашел карточку Кости Бахарева.
– Он уехал, вероятно, обратно на заводы? –
спрашивал Привалов Пальку.
– Нет, они сюда приехали совсем…
– Как совсем?
– Так-с… Теперь живут в «Золотом якоре», просили
известить их, когда вы приедете. Прикажете послать им сказать?
– Нет, не нужно… Я сам к нему поеду.
Этот неожиданный приезд Кости Бахарева поразил Привалова; он
почуял сразу что-то недоброе и тотчас же отправился в «Золотой якорь». Бахарев
был дома и встретил друга детства с насмешливой холодностью.
– Я совсем, Сергей Александрыч, – заговорил Костя,
когда Привалов сел на диванчик.
– Как совсем?
– Да так… Получил чистую от Александра Павлыча.
– Ничего не понимаю!
– А между тем все дело чрезвычайно просто; пока ты тут
хороводился со своей свадьбой, Половодов выхлопотал себе назначение поверенным
от конкурсного управления… Да ты что смотришь на меня такими глазами? Разве
тебе Веревкин ничего не писал?
– Последнее письмо я от него получил месяца два тому
назад.
– Ну, батенька, в это время успело много воды утечь…
Значит, ты и о конкурсе ничего не знаешь?.. Завидую твоему блаженному
неведению… Так я тебе расскажу все: когда Ляховский отказался от опекунства,
Половодов через кого-то устроил в Петербурге так, что твой второй брат признал
себя несостоятельным по каким-то там платежам…
– Да ведь он идиот?
– Это все равно… Объявили несостоятельным и назначили
конкурс, а поверенным конкурсного управления определили Половодова. Впрочем,
это случилось недавно… Он меня и смазал для первого раза. Говоря проще, мне
отказали от места, а управителем Шатровских заводов назначили какого-то Павла
Андреича Кочнева, то есть не какого-то, а родственника Половодова. Он женат на
Шпигель, родной сестре матери Веревкина. Теперь понял, откуда ветер дует?
Привалов несколько времени молчал; полученное известие
ошеломило его, и он как-то ничего не мог сообразить: как все это случилось?
какой конкурс? какой Кочнев? при чем тут сестрицы Шпигель?
– Что же мы теперь будем делать? – проговорил
Привалов, приходя в себя.
– Ты – не знаю, что будешь делать, а я получил
приглашение на заводы Отметышева, в Восточную Сибирь, – сказал
Бахарев. – Дают пять тысяч жалованья и пятую часть паев… Заводы на паях
устроены.
– Так… Что же, скатертью тебе дорога, – ответил
задумчиво Привалов, глядя в пространство, – а нам деваться некуда…
– Я одного только не понимаю, Сергей, – заговорил
Бахарев, стараясь придать тону голоса мягкий характер, – не понимаю,
почему ты зимой не поехал в Петербург, когда я умолял тебя об этом? Неужели это
так трудно было сделать?
Привалов схватился за голову и забегал по комнате, как
раненый зверь; вопрос Бахарева затронул самое больное место в его душе.
– А Василий Назарыч знает о конкурсе? – спрашивал
Привалов, продолжая бегать.
– Да… я ему рассказывал…
– Разве вы помирились?
– То есть как тебе сказать; ведь мы, собственно, не
ссорились, так что и мириться нечего было. Просто приехал к родителю, и вся
недолга. Он сильно переменился за это время…
– Вспылил, когда узнал о конкурсе?
– Нет… заплакал. В старчество впадает… Все заводы
жалел. Ах да, я тебе позабыл сказать: сестра тебе кланяется…
Привалов вопросительно посмотрел на Бахарева; в его голове
мелькнуло сердитое лицо Верочки.
– Разве забыл – Надя?
– Ах да… виноват. Ну что, как она поживает?
– Ничего, теперь переехала на прииск к Лоскутову. Два
сапога – пара: оба бредят высшими вопросами и совершенно довольны друг другом.
– Я слышал, что Василий Назарыч разошелся с Надеждой
Васильевной? – спрашивал Привалов, чтобы замять овладевшее им волнение;
там, в глубине, тихо-тихо заныла старая, похороненная давно любовь.
– Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и
ничего, но мать – и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было
замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами
затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь
себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что
поставит себе – кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то
фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать – в худшую.
Друзья детства проговорили за полночь о заводах и разных
разностях. Бахарев не укорял Привалова, так как не интересовался его теперешней
жизнью. Он даже не полюбопытствовал узнать, как теперь живется Привалову. Это
было в характере Кости; он никогда не вмешивался в чужую жизнь, как не посвящал
никого в свои интимные дела. Это был человек дела с ног до головы, и Привалов
нисколько не обижался его невниманием к собственной особе. Сам Привалов не
хотел заговаривать о своей новой жизни, потому что, раз, это было слишком
тяжело, а второе – ему совсем не хотелось раскрывать перед Костей тайны своей
семейной жизни. Все, и хорошее и дурное, Привалов переживал один на один, не
требуя ничьего участия, ни совета, ни сочувствия.
– Ты скоро едешь? – спрашивал Привалов на
прощанье.
– Не знаю пока… Может быть, проживу здесь зиму. Хочется
отдохнуть. Я не хочу тебя чем-нибудь упрекнуть, а говорю так: встряхнуться
необходимо.
– Послушай, Сергей, – остановил Привалова Бахарев,
когда тот направился к выходу. – Отчего же ты к нашим не заедешь? Я про
стариков говорю…
– Неловко как-то…
– Ну, как знаешь… Тебе лучше знать.
Из «Золотого якоря» Привалов вышел точно в каком тумане; у
него кружилась голова. Он чувствовал, что все кругом него начинает рушиться, и
ему не за что даже ухватиться. Приходилось жить с такими людьми, с которыми он
не имел ничего общего, и оттолкнуть от себя тех, кого он ценил и уважал больше
всего на свете. Прежде чем вернуться в свой дом, Привалов долго бродил по
городу, желая освежиться. В голове поднимался целый ворох самых невеселых
мыслей. Жизнь начала тяготить Привалова, а сознание, что он поступает как раз
наоборот с собственными намерениями, – щемило и сосало сердце, как змея.
|
