III
Привалов ожидал обещанного разговора о своем деле и той
«таинственной нити», на которую намекал Веревкин в свой первый визит, но вместо
разговора о нити Веревкин схватил теперь Привалова под руку и потащил уже в
знакомую нам гостиную. Агриппина Филипьевна встретила Привалова с
аристократической простотой, как владетельная герцогиня, и с первых же слов
подарила полдюжиной самых любезных улыбок, какие только сохранились в ее
репертуаре.
– Мы, мутерхен, насчет кофеев, – объяснил Nicolas,
грузно опускаясь в кресло.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом
перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж
извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие
выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что
слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о
Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был
уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам. Привалов отвечал
то, что отвечают в подобных случаях, то есть спешил согласиться с Агриппиной
Филипьевной, порывался вставить свое слово и одобрительно-почтительно мычал. В
заключение он не мог не почувствовать, что находится в самых недрах узловского
beau monde'a и что Агриппина Филипьевна – дама с необыкновенно изящными
аристократическими манерами. Агриппина Филипьевна, с своей стороны, вывела
такое заключение, что хотя Привалов на вид немного мужиковат, но относительно
вопроса, будет или не будет он иметь успех у женщин, пока ничего нельзя сказать
решительно.
Этот интересный разговор, походивший на испытание Привалова
по всем пунктам, был прерван восклицанием Nicolas:
– А вот и дядюшка!..
В дверях гостиной, куда оглянулся Привалов, стоял не один
дядюшка, а еще высокая, худощавая девушка, которая смотрела на Привалова
кокетливо прищуренными глазами. «Вероятно, это и есть барышня с секретом», –
подумал Привалов, рассматривая теперь малороссийский костюм Аллы. Дядюшка Оскар
Филипыч принадлежал к тому типу молодящихся старичков, которые постоянно
улыбаются самым сладким образом, ходят маленькими шажками, в качестве старых
холостяков любят дамское общество и непременно имеют какую-нибудь странность:
один боится мышей, другой не выносит каких-нибудь духов, третий целую жизнь
подбирает коллекцию тросточек разных исторических эпох и т. д. Оскар
Филипыч, как мы уже знаем, любил удить рыбу и сейчас только вернулся с Аллой
откуда-то с облюбованного местечка на реке Узловке, так что не успел еще снять
с себя своего летнего парусинового пальто и держал в руках широкополую
соломенную шляпу. Привалов пожал маленькую руку дядюшки, который чуть не растаял
от удовольствия и несколько раз повторил:
– Да, да… я слышал о вашем приезде… да!..
– Моя вторая дочь, Алла, – певуче протянула
Агриппина Филипьевна, когда дядюшка поместился с своими улыбками на диване.
Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком головы
и заняла место около мамаши Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать о
нынешней рыбной ловле, что последняя и выполнила с большим искусством, то есть
слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным
действующим лицом был дядюшка.
Появилось кофе в серебряном кофейнике, а за ним вышла
красивая мамка в голубом кокошнике с маленьким Вадимом на руках.
– Обратите внимание, Сергей Александрыч, на это
произведение природы, – говорил Nicolas, принимая Вадима к себе на
руки. – Ведь это мой брат Вадишка…
– Ах, Nicolas, – кокетливо отозвалась Агриппина
Филипьевна, – ты всегда скажешь что-нибудь такое…
– Я, кажется, ничего такого не сказал, мутерхен, –
оправдывался Nicolas, высоко подбрасывая кверху «произведение природы», –
иметь младших братьев в природе вещей…
– О, совершенно в природе! – согласился дядюшка,
поглаживая свое круглое и пухлое, как у танцовщицы, коленко. – Я знал одну
очень почтенную даму, которая…
Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и
не узнала, что сделала «одна очень почтенная дама», потому что рассказ дядюшки
был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал
голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.
– Ах, это Аника Панкратыч Лепешкин, золотопромышленник, –
предупредила Привалова Агриппина Филипьевна и величественно поплыла навстречу
входившей Хионии Алексеевне. Дамы, конечно, громко расцеловались, но были
неожиданно разлучены седой толстой головой, которая фамильярно прильнула губами
к плечу хозяйки.
– Как вы меня испугали, Аника Панкратыч…
– Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, –
хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину
Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет он был в бархатную
поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в
сапоги с голенищами бутылкой. – Ох, уморился, отцы! – проговорил он,
взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими
врозь.
Кивнув головой Привалову, Хиония Алексеевна уже обнимала
Аллу, шепнув ей мимоходом: «Как вы сегодня интересны, mon ange…» Лепешкин, как
шар, подкатился к столу. Агриппина Филипьевна отрекомендовала его Привалову.
– А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень
хорошо, – говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. – Первеющий
человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет…
Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч.
Хоть и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят – и к нам щепки летят.
Лепешкин приложил свое вспотевшее, оплывшее лицо к ручке
Аллы, поздоровался с дядюшкой, хлопнув его своей пятерней по коленку, и
проговорил, грузно опускаясь в кресло:
– Ох, изморился я, отцы… Жарынь!.. Кваску бы испить,
Аграфена Филипьевна?..
– А ты ступай в кабинет ко мне, – предлагал
Nicolas. – Там найдешь чем червячка заморить.
– Нно-о?.. и безногого щенка подковать можно?
– Конечно, можно.
– А вот мы ужо с его преподобием… – проговорил
Лепешкин, поднимаясь навстречу подходившему на своих тоненьких ножках Ивану
Яковличу. – Старичку наше почтение…
– Пойдем, пойдем, – отвечал Иван Яковлич,
подхватывая Лепешкина под руку; рядом они очень походили на цифру десять.
– Какой забавный этот Аника Панкратыч, –
проговорила Агриппина Филипьевна, когда цифра десять скрылась в дверях. –
Алла, принеси Анике Панкратычу квасу, – прибавила она. – Он так
всегда балует тебя.
– Ведь Лепешкин очень умен, – вставила свое слово
Хиония Алексеевна. – Он только прикидывается таким простачком… Простой
мужик – и нажил сто тысяч. Да, очень, очень умен!
В это время в кабинете Nicolas происходила такая сцена:
– Голубчик, Аника Панкратыч, выручи, – умолял Иван
Яковлич, загнав Лепешкина в самый угол. – Дай мне, душечка, всего двести
рублей… Ведь пустяки: всего двести рублей!.. Я тебе их через неделю отдам.
– Знаем мы вашу неделю, ваше преподобие, – грубо
отвечал Лепешкин, вытирая свое сыромятное лицо клетчатым бумажным
платком. – Больно она у тебя долга, Иван Яковлич, твоя неделя-то.
– Хочешь, на колени перед тобой встану, – только
выручи…
– А ты как полагаешь: у меня для вашего брата вроде как
монетный двор налажен?
– Голубчик, Аника Панкратыч, не ломайся… Ведь всего
двести рублей!!. Хочешь, сейчас вексель в четыреста рублей подпишу?
– Нет, зачем пустое говорить… Мне все едино, что твой
вексель, что прошлогодний снег! Уж ты, как ни на есть, лучше без меня обойдись…
– Ах, старый черт!.. – застонал Иван Яковлич,
схватившись за голову. – Ведь всего двести рублей… ломается…
– Да на што тебе деньги-то?
– Ах, господи, господи! Помнишь ирбитских купцов, с
которыми в «Магните» кутили? Ну, сегодня они будут у Ломтева… Понимаешь?
– Как не понять!.. Даже оченно хорошо понимаю.
Обыграете хоть кого…
– Отчего же денет не даешь?
– Жаль… Актрысам свезешь.
– Аника Панкратыч, голубчик!.. – умолял Иван
Яковлич, опускаясь перед Лепешкиным на колени. – Ей-богу, даже в театр не
загляну! Целую ночь сегодня будем играть. У меня теперь голова свежая.
– На што свежее, коли денег нет. Это завсегда так
бывает с вашим братом.
– Зарываться не буду и непременно выиграю. Ты только
одно пойми: ирбитские купцы… Ведь такого случая не скоро дождешься!.. Да мы с
Ломтевым так их острижем…
– Знаю, что острижете, – грубо проговорил
Лепешкин, вынимая толстый бумажник. – Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич,
золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед
мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот
тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а
векселей твоих даром не надо, – все равно на подтопку уйдут.
Иван Яковлич ничего не отвечал на это нравоучение и небрежно
сунул деньги в боковой карман вместе с шелковым носовым платком. Через десять
минут эти почтенные люди вернулись в гостиную как ни в чем не бывало. Алла
подала Лепешкину стакан квасу прямо из рук, причем один рукав сбился и открыл
белую, как слоновая кость, руку по самый локоть с розовыми ямочками, хитрый
старик только прищурил свои узкие, заплывшие глаза и проговорил, принимая
стакан:
– Вот уж что хорошо, так хорошо… люблю!.. Уважила
барышня старика… И рубашечка о семи шелках, и сарафанчик-растегайчик, и квасок
из собственных ручек… люблю за хороший обычай!..
Привалов еще раз имел удовольствие выслушать историю о том,
как необходимо молодым людям иметь известные удовольствия и что эти удовольствия
можно получить только в Общественном клубе, а отнюдь не в Благородном собрании.
Было рассказано несколько анекдотов о членах Благородного собрания, которые от
скуки получают морскую болезнь. Хиония Алексеевна ввернула словечко о «гордеце»
и Ляховском, которые, конечно, очень богатые люди, и т. д. Этот беглый
разговор необыкновенно оживился, когда тема незаметно скользнула на узловских
невест.
– Какое прекрасное семейство Бахаревых, – сладко
закатывая глаза, говорила Хиония Алексеевна, – не правда ли, Сергей
Александрыч?
– О да, – протянула Агриппина Филипьевна с
приличной важностью. – Nadine Бахарева и Sophie Ляховская у нас первые
красавицы… Да. Вы не видали Sophie Ляховской. Замечательно красивая девушка…
Конечно, она не так умна, как Nadine Бахарева, но в ней есть что-то такое,
совершенно особенное. Да вот сами увидите.
– Ведь Nadine Бахарева уехала на Шатровский
завод, – сообщила Хиония Алексеевна, не глядя на Привалова. – Она
ведет все хозяйство у брата… Очень, очень образованная девушка.
– Она, кажется, училась у доктора Сараева? –
спрашивала Агриппина Филипьевна.
– О да… Вместе с Sophie Ляховской. Сначала они
занимались у доктора, потом у Лоскутова.
– Скажите… – протянула Агриппина
Филипьевна. – А ведь я до сих пор еще не знала об этом.
– Да, да… Лоскутов и теперь постоянно бывает у
Ляховских. Говорят, что замечательный человек: говорит на пяти языках, объездил
всю Россию, был в Америке…
– Ну, теперь дело дошло до невест, следовательно, нам
пора в путь, – заговорил Nicolas, поднимаясь. – Мутерхен, ты извинишь
нас, мы к славянофилу завернем… До свидания, Хиония Алексеевна. Мы с Аникой
Панкратычем осенью поступаем в ваш пансион для усовершенствования во
французских диалектах… Не правда ли?
На прощанье Агриппина Филипьевна даже с некоторой грустью
дала заметить Привалову, что она, бедная провинциалка, конечно, не рассчитывает
на следующий визит дорогого гостя, тем более что и в этот успела наскучить,
вероятно, до последней степени; она, конечно, не смеет даже предложить
столичному гостю завернуть как-нибудь на один из ее четвергов.
– Нет, я непременно буду у вас, Агриппина
Филипьевна, – уверял Привалов, совершенно подавленный этим потоком
любезностей. – В ближайший же четверг, если позволите…
– Он непременно придет, мутерхен, – уверял
Nicolas. – Мы тут даже сочиним нечто по части зеленого поля…
«Отчего же не прийти? – думал Привалов, спускаясь по
лестнице. – Агриппина Филипьевна, кажется, такая почтенная дама…»
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной
Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об
одном и том же – о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь,
сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана, и теперь ничего не
осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел
Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы
приваловских миллионов.
– Ах, ешь его мухи с комарами! – проговорил
Лепешкин, нарушая овладевшее всеми раздумье. – Четыре миллиона наследства
заполучил… а? Нам бы хоть понюхать таких деньжищ… Так, Оскар Филипыч?
– О да… совершенно верно: хоть бы понюхать, –
сладко согласился дядюшка, складывая мягким движением одну ножку на
другую. – Очень богатые люди бывают…
– Вот бы нам с тобой, Иван Яковлич, такую уйму денег…
а? – говорил Лепешкин. – Ведь такую обедню отслужили бы, что чертям
тошно…
Иван Яковлич ничего не отвечал, а только посмотрел на дверь,
в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в
наследство, – скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же
опомнился и мысленно прибавил: – Нет, уж лучше так, все равно отобрали бы
хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах, черт ее возьми,
эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
|
