XVII
– Барин-то едет! – сиплым шепотом докладывала Матрешка
Хионии Алексеевне. – Своими глазами, барыня, видела… Сейчас пальто в
передней надевает…
Заплатина прильнула к окну; у ней даже сердце усиленно
забилось в высохшей груди: куда поедет Привалов? Если направо, по Нагорной –
значит, к Ляховскому, если прямо, по Успенскому бульвару – к Половодову. Вон
Ипат и извозчика свистнул, вон и Привалов вышел, что-то подумал про себя,
посмотрел направо и сказал извозчику:
– В Нагорную… налево.
От последнего слова в груди Хионии Алексеевны точно что
оборвалось. Она даже задрожала. Теперь все пропало, все кончено; Привалов
поехал делать предложение Nadine Бахаревой. Вот тебе и жених…
Привалов, пока Заплатина успела немного прийти в себя, уже
проходил на половину Марьи Степановны. По дороге мелькнуло улыбнувшееся лицо Даши,
а затем показалась Верочка. Она была в простеньком ситцевом платье и сильно
смутилась.
– Марью Степановну можно видеть? – спросил
Привалов, раскланиваясь с ней.
– Она в моленной…
«Какая славная эта Верочка…» – подумал Привалов, любуясь ее
смущением; он даже пожалел, что как-то совсем не обращал внимания на Верочку
все время и хотел теперь вознаградить свое невнимание к ней.
– Я сейчас отправлюсь к Ляховскому и заехал поговорить
с Марьей Степановной… – объяснил он.
Верочка вся вспыхнула, взглянула на Привалова как-то
исподлобья, совсем по-детски, и тихо ответила:
– Надя часто бывала раньше у Ляховских…
– А вы?
– Мне мама не позволяет ездить к ним; у Ляховских
всегда собирается большое общество; много мужчин… Да вон и мама.
– Наконец-то ты собрался, – весело проговорила
Марья Степановна, появляясь в дверях. – Вижу, вижу; ну, что же, бог тебя
благословит…
– Нарочно заехал к вам, Марья Степановна, чтобы
набраться смелости.
– А ты к Василию Назарычу заходил? Зайди, а то еще,
пожалуй, рассердится. Он и то как-то поминал, что тебя давно не видно… Никак с
неделю уж не был.
– Боюсь надоесть.
– Ну, ну, не говори пустого. Все неможется Василию
Назарычу, привязала его эта нога.
Они поговорили еще с четверть часа, но Привалов не уходил,
поджидая, не послышится ли в соседней комнате знакомый шорох женского платья.
Он даже оглянулся раза два, что не ускользнуло от внимания Марьи Степановны,
хотя она и сделала вид, что ничего не замечает. Привалова просто мучило желание
непременно увидеть Надежду Васильевну. Раза два как-то случилось, что она не
выходила к нему, но сегодня он испытывал какое-то ноющее, тоскливое чувство
ожидания; ему было неприятно, что она не хочет показаться. После пьяной
болтовни Виктора Васильича в душе Привалова выросла какая-то щемящая
потребность видеть ее, слышать звук ее голоса, чувствовать ее присутствие. Он
нарочно откладывал свой визит к Бахаревым день за день, и вот награда… Марья
Степановна точно не желала замечать настроения своего гостя и говорила о самых
невинных пустяках, не обращая внимания на то, что Привалов отвечал ей совсем
невпопад. Верочка раза два входила в комнату, поглядывая искоса на гостя, и
делала такую мину, точно удивлялась, что он продолжает еще сидеть.
– А ведь Надя-то уехала, – проговорила Марья
Степановна, когда Привалов начал прощаться.
– На заводы уехала, к Косте, – прибавила она,
когда Привалов каким-то глупым, остановившимся взглядом посмотрел на
нее. – Доктора Сараева знаешь?
– Да, помню немного…
– Ну, вот с ним и уехала.
«Уехала, уехала, уехала…» – как молотками застучало в мозгу
Привалова, и он плохо помнил, как простился с Марьей Степановной, и точно в
каком тумане прошел в переднюю, только здесь он вспомнил, что нужно еще зайти к
Василию Назарычу.
Бахарев сегодня был в самом хорошем расположении духа и
встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на
целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он называл ее собачьей
старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч.
Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с
Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей
тревожной, полной приключений жизни.
– А что, Сергей Александрыч, – проговорил Бахарев,
хлопая Привалова по плечу, – вот ты теперь третью неделю живешь в Узле,
поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не то
что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть
же такому молодцу сложа руки…
Привалов не ожидал такого вопроса и замялся, но Бахарев
продолжал:
– Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не
осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что
мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли.
Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и
еще проживешь десять лет – нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь
– и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
– Да.
– И отлично; значит, к заводскому делу хочешь приучать
себя? Что же, хозяйский глаз да в таком деле – первее всего.
– Нет… Ведь заводы, Василий Назарыч, еще неизвестно
кому достанутся. Об этом говорить рано…
– Конечно, конечно… В копнах не сено, в долгах не
деньги. Но мне все-таки хочется знать твое мнение о заводах, Сергей
Александрыч.
– Вы хотите этого непременно? – спросил Привалов,
глядя в глаза старику.
– Да, непременно…
После короткой паузы Привалов очень подробно объяснил
Бахареву, что он не любит заводского дела и считает его искусственно созданной
отраслью промышленности. Но отказаться от заводов он не желает и не может –
раз, потому, что это родовое имущество, и, во-вторых, что с судьбой заводов
связаны судьбы сорокатысячного населения и будущность трехсот тысяч десятин
земли на Урале. В заключение Привалов заметил, что ни в каком случае не
рассчитывает на доходы с заводов, а будет из этих доходов уплачивать долг и
понемногу, постепенно поднимать производительность заводов Бахарев слушал это
откровенное признание, склонив немного голову набок. Когда Привалов кончил, он
безмолвно притянул его к себе, обнял и поцеловал. На глазах старика стояли
слезы, по он не отирал их и, глубоко вздохнув, проговорил прерывавшимся от
волнения голосом:
– Спасибо, Сережа… Умру спокойно теперь… да, голубчик.
Утешил ты меня… Спасибо, спасибо…
– Я делаю только то, что должен, – заметил
Привалов, растроганный этой сценой. – В качестве наследника я обязан не
только выплатить лежащий на заводах государственный долг, но еще гораздо
больший долг…
– Еще какой долг?
– А как же, Василий Назарыч… Ведь заводы устроены чьим
трудом, по-вашему?
– Как чьим? Заводы устраивал твой пращур, Тит
Привалов, – его труд был, потом Гуляев устраивал их, – значит,
гуляевский труд.
– Да, это верно, но владельцы сторицей получили за свои
хлопоты а вы забываете башкир, на земле которых построены заводы. Забываете
приписных к заводам крестьян.
– Да ведь башкиры продали землю…
– За два с полтиной на ассигнации и за три фунта
кирпичного чаю.
– А хоть бы и так… Это их дело и нас не касается.
– Нет, очень касается, Василий Назарыч. Как назвать
такую покупку, если бы она была сделана нынче! Я не хочу этим набрасывать тень
на Тита Привалова, но…
– Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам?
Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об
этом подумал? А теперь только отдай им землю, так завтра же ее не будет… Нет,
Сергей Александрыч, ты этого никогда не сделаешь…
– Я и не думаю отдавать землю башкирам, Василий
Назарыч; пусть пока она числится за мной, а с башкирами можно рассчитаться и
другим путем…
– Не понимаю что-то…
– Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил
мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а
заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен
отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими
историческими кредиторами. В какой форме устроится все это – я еще теперь не
могу вам сказать, но только скажу одно, – именно, что ни одной копейки не
возьму лично себе…
– Ах, Сережа, Сережа… – шептал Бахарев, качая
головой. – Добрая у тебя душа-то… золотая… Хорошая ведь в тебе кровь-то.
Это она сказывается. Только… мудреное ты дело затеваешь, небывалое… Вот я –
скоро и помирать пора, а не пойму хорошенько…
– Мы еще поговорим об этом, Василий Назарыч.
– Да, да, поговорим… А ежели ты действительно так
хочешь сделать, как говоришь, много греха снимешь с отцов-то. Значит, заводы
пойдут сами собой, а сам-то ты что для себя будешь делать? Эх, Сергей
Александрыч, Сергей Александрыч. Гляжу я на тебя и думаю: здоров, молод, –
скатертью дорога на все четыре стороны… Да. Не то что наше, стариковское, дело:
только еще хочешь повернуться, а смерть за плечами. Живи не живи, а помирать
приходится… Эх, я бы на твоем месте махнул по отцовской дорожке!.. Закатился бы
на Саян… Ведь нынче свобода на приисках, а я бы тебе указал целый десяток
золотых местечек. Стал бы поминать старика добром… Костя не захотел меня
слушать, так доставайся хоть тебе!
Привалов улыбнулся.
– Я тебе серьезно говорю, Сергей Александрыч. Чего
киснуть в Узле-то? По рукам, что ли? Костя на заводах будет управляться, а мы с
тобой на прииски; вот только моя нога немного поправится…
– Нет, Василий Назарыч, я никогда не буду
золотопромышленником, – твердым голосом проговорил Привалов. –
Извините меня, я не хотел вас обидеть этим, Василий Назарыч, но если я по
обязанности должен удержать за собой заводы, то относительно приисков у меня
такой обязанности нет.
Бахарев какими-то мутными глазами посмотрел на Привалова,
пощупал свой лоб и улыбнулся нехорошей улыбкой.
– Что же ты думаешь делать здесь? – спросил
Василий Назарыч упавшим сухим голосом.
– Я думаю заняться хлебной торговлей, Василий Назарыч.
Старик тяжело повернулся в своем кресле и каким-то
испуганным взглядом посмотрел на своего собеседника.
– Я, кажется, ослышался… – пробормотал он,
вопросительно и со страхом заглядывая Привалову в лицо.
– Нет, вы не ослышались, Василий Назарыч. Я серьезно
думаю заняться хлебной торговлей…
– Ты… будешь торговать… мукой?
– Между прочим, вероятно, буду торговать и
мукой, – с улыбкой отвечал Привалов, чувствуя, что пол точно уходит у него
из-под ног. – Мне хотелось бы объяснить вам, почему я именно думаю
заняться этим, а не чем-нибудь другим.
Бахарев потер опять свой лоб и торопливо проговорил:
– Нет… не нужно!.. Я понимаю все, если способен только
понимать что-нибудь…
Откинувшись на спинку кресла и закрыв лицо руками, старик в
каком-то забытьи повторял:
– Торговать мукой… Му-кой!.. Привалов будет торговать
мукой… Василий Бахарев купит у Сергея Привалова мешок муки…
|
