III
– Это Привалов! – вскрикнула Хиония Алексеевна,
когда во дворе к первому крыльцу подъехал на извозчике какой-то высокий
господин в мягкой серой шляпе.
– Как же это так… скоро… вдруг, – говорила
растерявшаяся Марья Степановна. – Верочка, беги скорее к отцу… скажи… Ах,
чего это я горожу!
– Позовите сюда Nadine, Верочка! – скомандовала
Хиония Алексеевна.
– Да, да, позови ее, – согласилась Марья
Степановна. – Как же это?.. У нас и к обеду ничего нет сегодня. Ах,
господи! Вы сказали, что ночью приехал, я и думала, что он завтра к нам
приедет… У Нади и платья нового, кажется, нет. Портнихе заказано, да и лежит
там…
Надежда Васильевна попалась Верочке в темном коридорчике;
она шла в свою комнату с разогнутой книгой в руках.
– Иди, ради бога, иди, скорее иди!.. – шептала
Верочка, поднимаясь на носки.
– Да что с тобой, Верочка?
– Ах, иди, иди…
Надежда Васильевна видела, что от Верочки ничего не
добьется, и пошла по коридору. Верочка несколько мгновений смотрела ей вслед,
потом быстро ее догнала, поправила по пути платье и, обхватив сестру руками
сзади, прильнула безмолвно губами к ее шее.
– Сегодня, кажется, все с ума сошли, – проговорила
недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. –
И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть не задушила меня, теперь ты…
– Надя… – шептала задыхающимся голосом Верочка,
хватаясь рукой за грудь, из которой сердце готово было выскочить: так оно
билось. – Приехал… Привалов!..
Надежда Васильевна прошла в комнату матери, а Верочка на
цыпочках пробралась к самой передней и в замочную скважину успела рассмотреть
Привалова. Он теперь стоял посреди комнаты и разговаривал с старым Лукой.
– Что, не узнал меня? – спрашивал Привалов седого
низенького старичка с моргающими глазками.
– Нет… невдомек будет, – говорил Лука, медленно
шевеля старческими, высохшими губами.
– А Сережу Привалова помнишь?
– Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. –
дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и
по пути целуя его в рукав сюртука. – Выжил я из ума на старости лет… Ах
ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
– Василий Назарыч здоров? – спрашивал Привалов.
– Да, да… То есть… Ах, чего я мелю!.. Пожалуйте,
батюшка, позвольте, только я доложу им. В гостиной чуточку обождите… Вот где
радость-то!..
– Ну, а ты, Лука, как поживаешь? – спрашивал
Привалов, пока они проходили до гостиной.
– Что мне делается; живу, как старый кот на печке.
Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь…
Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и
начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
С старческой болтливостью в течение двух-трех минут Лука
успел рассказать почти все: и то, что у барина тоже одна ножка шаркает, и что у
них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели – наняли «камардина
Игреньку», который только спит.
– Вот он, – проговорил Лука, показывая глазами на
молодого красивого лакея с английским пробором. – Ишь, челку-то расчесал!
Только уж я сам доложу о вас, Сергей Александрыч… Да какой вы из себя-то
молодец… а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
И, задирая левой ногой, Лука направился к дубовой запертой
двери. Верочка осталась совершенно довольна своими наблюдениями: Привалов в ее
глазах оказался вполне достойным занять роль того мифического существа, каким в
ее воображении являлся жених Нади. Ведь Надя необыкновенная девушка – красивая,
умная, следовательно, и жених Нади должен быть необыкновенным существом.
Во-первых, Привалов – миллионер (Верочка была очень практическая особа и хорошо
знала цену этому магическому слову); во-вторых, о нем столько говорили, и вдруг
он является из скрывавшей его неизвестности… Его высокий рост, голос, даже
большая русая борода с красноватым оттенком, – все было хорошо в глазах
Верочки. Между тем Привалов совсем не был красив. Лицо у него было
неправильное, с выдающимися скулами, с небольшими карими глазами и широким
ртом. Правда, глаза эти смотрели таким добрым взглядом, но ведь этого еще мало,
чтобы быть красивым.
– Вот изволь с ней поговорить! – горячилась Марья
Степановна, указывая вбежавшей Верочке на сестру. – Не хочет переменить
даже платье…
– Ну что, какой он: красавец? брюнет? блондин? Главное
– глаза, какие у него глаза? – сыпала вопросами Хиония Алексеевна, точно
прорвался мешок с сухим горохом.
– Высокий… носит длинную бороду… с Лукой разговаривал.
– Ах, Верочка, глаза… какие у него глаза?
– Кажется, черные… нет, серые… черные…
– Что он с Лукой говорил? – спросила Марья
Степановна.
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений,
постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с
безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и
куда деваться.
Неожиданное появление Привалова подняло переполох в
бахаревском доме сверху донизу. Марья Степановна в своей спальне при помощи
горничной Даши и Хионии Алексеевны переменяла уже третий сарафан; Верочка тут
же толклась в одной юбке, не зная, какому из своих платьев отдать предпочтение,
пока не остановилась на розовом барежевом. Как всегда в этих случаях бывает,
крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще
иголки с ниткой, а между тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая
производила в кухне настоящее столпотворение и ничего не хотела знать, кроме
своих кастрюль и горшков. Старый Лука – и тот, схватив мел и суконку, усердно
полировал бронзовую ручку двери.
– Устрой, милостивый господи, все на пользу… –
вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. – Уж, кажется, так
бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой
молодец… в прероду свою вышел. Отец-то вон какое дерево был: как, бывало,
размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
– Уж вы, Хиония Алексеевна, пожалуйста, не оставляйте
нас, – не зная зачем, просила Марья Степановна.
– Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить
вас, – не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна,
напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. – Ах,
Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые
сначала на талию посмотрят, а потом на лицо.
– Что же мне делать, Хиония Алексеевна? – со
слезами в голосе спрашивала бедная девочка.
– Теперь уж ничего не поделаешь… А вот вы, козочка,
кушайте поменьше – и талия будет. Мы в пансионе уксус пили да известку ели,
чтобы интереснее казаться…
Только один человек во всем доме не принимал никакого
участия в этом переполохе. Это был младший сын Бахарева, Виктор Васильич. Он
лежал в одной из самых дальних комнат, выходившей окнами в сад. Вернувшись
домой только в шесть часов утра, «еле можаху», он, не раздеваясь, растянулся на
старом клеенчатом диване и теперь лежал в расстегнутой куцей визитке табачного
цвета, в смятых панталонах и в одном сапоге. Другой сапог валялся около дивана
вместе с раскрытыми золотыми часами. Молодое бледное лицо с густыми черными
бровями и небольшой козлиной бородкой было некрасиво, но оригинально; нос с
вздутыми тонкими ноздрями и смело очерченные чувственные губы придавали этому
лицу капризный оттенок, как у избалованного ребенка. Игорь несколько раз
пробовал разбудить молодого человека, но совершенно безуспешно: Виктор Васильич
отбивался от него руками и ногами.
– Велели беспременно разбудить, – говорил Игорь,
становясь в дверях так, чтобы можно было увернуться в критическом
случае. – У них гости… Приехал господин Привалов.
– Какой там Привалов… Не хочу знать никакого Привалова!
Я сам Привалов… к черту!.. – кричал Бахарев, стараясь попасть снятым
сапогом в Игоря. – Ты, видно, вчера пьян был… без задних ног, раккалия!..
Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: «Привалов приехал…»
Болван!
– Это уж как вам угодно будет, – обиженным голосом
заявил Игорь, продолжая стоять в дверях.
– Мне угодно, чтобы ты провалился ко всем семи чертям!
– Может, прикажете сельтерской воды или нашатырного
спирту… весь хмель как рукой снимет.
– А! так ты вот как со мной разговариваешь…
– Мне что… мне все равно, – с гонором говорил
Игорь, отступая в дверях. – Для вас же хлопочу… Вы и то мне два раза
Каблуком в скулу угадали. Вот и знак-с…
– Ну, и убирайся к чертовой матери с своим знаком, пока
я из тебя лучины не нащепал!
Игорь скрылся. Бахарев попробовал раскрыть глаза, но сейчас
же закрыл их: голова чертовски трещала от вчерашней попойки.
«И пьют же эти иркутские купцы… Здорово пьют! –
рассуждал он. – А Иван-то Яковлич… ах, старый хрен!»
|
