18. ЧТО ТАКОЕ ЭНТУЗИАЗМ
Воругнов считал: как раз будет хорошо назначить один месяц
для приведения в порядок территории строительства, старых и новых зданий.
Воргунов, вероятно, правильно рассчитал, что энергия одиннадцати бригад
чего-нибудь стоит. Но уже 31 августа общее собрание постановило:
"1. При таком положении заниматься в школе все равно
невозможно. Начало учебных занятий перенести на 15 сентября, с тем чтобы зимних
вакаций не устраивать.
2. Работать без сигнала «кончай работу», а сколько влезет.
3. Работать по ответственным бригадным участкам.
4. Закончить работу к 15 сентября".
1 сентября все бригады вышли на работу сразу после завтрака
— в одну смену. Этого Воргунов не ожидал. Он рассчитывал на 100 человеко-дней в
сутки да еще сбрасывал 35 процентов на «детскую поправку». Но уже в конце
первого дня увидел, что в его распоряжении полных восьмичасовых двести
человеко-дней, а что касается поправки на малолетство, то здесь вообще было
трудно что-нибудь разобрать. Во многих местах работа имела, безусловно, детский
характер.
Строительная площадка вдруг приобрела новый вид. И раньше на
ней работало до двухсот строителей: плотников, столяров, штукатуров, рабочих. И
сейчас они были на своей работе, строительный организм остался тот же. А
колонисты как будто даже и не изменили ничего существенно. Эти мальчики и
девочки и меньше знают, и меньше у них физической силы, но зато они как кровь в
организме. Как кровь, они стремительны и вездесущи. Они пропитывают своим
участием, словом, смехом, требованием и уверенностью каждый участок работы,
везде копошатся их подвижные фигурки, что-то тянут, кряхтят, кричат, потом
забеспокоятся вдруг, как воробьи, целой стаей срываются и уносятся на новую
линию, где требуется помощь.
В самом корпусе, там, где почва идет под уклон, работают
девочки. Их бригадам выпала трудная работа: высыпка. Сюда нужно поднести тысячи
носилок земли, и пока этого не будет сделано, нельзя настлать полы, нельзя
устанавливать фундаменты для станков.
Где-то на каком-то секретном совещании девочки постановили
работать бегом. В первый день этот способ всех поразил, но ребята говорили:
— Упарятся, куда ж там!
Но бегом девочки работали и на другой день, и на третий, а
потом уже стало ясно: они не только не умариваются, а, пожалуй, просто
привыкают работать бегом. И тогда между ребятами пошли другие разговоры:
— Смотри ты: и с пустыми носилками бегом, и с полными
бегом!
Воргунова эти детские темпы начали уже и тревожить. Он все
чаще и чаще заходит в здание и смотрит. Мимо него пролетает пара за парой и
хохочут:
— Здрасьте, Петр Петрович! Как мальчишки там, не
гуляют?
Вместе с колонистами работают и учителя и инструкторы.
Пожилая инструкторша швейного цеха тоже бегает за девочками и застенчиво и
счастливо протестует:
— Меня, старуху, загоняли, подлые девки. Им, понимаешь,
это удобно: легкие они, а мне куда там за ними. Правда, они все-таки
придерживают, когда со мной.
На готовой уже площадке, у почти сложенного фундамента,
сидит на земле старик каменщик и смеется беззубым ртом.
— В жизни ничего такого не видел: это я тебе вот что
скажу: до чего упорный народ! И все смеются… Смотришь, смотришь, аж зло берет;
эх, коли мне помолодеть бы! Уж я пробежался бы, смотри какую и перегнал бы! Ох!
Он вдруг вскакивает и бросается вдогонку за Леной Ивановой и
Любой Ротштейн.
Четвертой бригаде поручена работа специальная: они бьют
щебень для бетона. Кирпичные остатки рассеяны по всей территории строительства,
и они исчезают под молотками пацанов, как огонь под струей из брандспойта. Не
успеешь оглянуться, а пацаны уже на новом месте сидят на корточках, постукивают
молотками и, по обыкновению, спорят:
— Строгальный, если постель ходит, а если резец ходит,
так это называется шепинг! Ох, там шепинг один маленький, называется «Кейстон»!
— Шепинг — это тоже строгальный.
— Нет, строгальный — это если постель ходит.
— О! Постель! Какая постель!
— А так говорится!
— А потом ты еще скажешь: одеяло ходит! А потом
скажешь: простыня ходит!
— Вечно спорите, — говорит Брацан, поглядывая на набитый
щебень. — Давайте щебень на площадку.
— А чем будем давтаь? В руках, да?
— А носилки шде?
— Девчата забрали, у них не хватает.
— Так беги, возьми у девчат.
— Ох, возьми, так они тебе и дадут! А с ними спорить,
все равно в рапорт попадешь, а они, конечно, правы! И вчера набрехали, я даже
ничего не говорил, а они сказали: грубиян!
Бригада Брацана на одном из самых почетных мест: асфальтовые
тротуары! Раза три в день к колонии подьезжает автомобиль с котлом, в котором
варится асфальт. По всей территории колонии протянулись сотни метров широкой
дорожки. Сейчас она кое-где уже готова. В других местах только выкопаны
земляные ящики, и бригада Брацана засыпает их щебнем и бетонирует.
У главного заводского корпуса бригада Похожая убирает леса.
Разборка лесов — такая приятная работа, что из-за нее чуть не поссорились в
совете бригадиры, пришлось тянуть жребий. А когда счастливый удел разбивать
леса выпал девятой бригаде, Похожай прямо с совета побежал к главному корпусу,
и за ним побежала вся бригада. Воргунов больше всего беспокоится о девятой
бригаде. Он стоит внизу и кряхтит от беспокойства. Сегодня разбирают леса в том
месте, где здание делает поворот и где примостки и переходы чрезвычайно
перепутаны. Двадцатиметровое бревно застряло и торчит в паутине лесов почти
вертикально. Колонисты облепили его своими телами и стараются вытащить. Жан
Гриф стоит на самой верхней доске и размахивает кузнечным молотом. На этот
молот и поглядывает Воргунов, он еще не слышал никогда, чтобы леса разбирали
при помощи кузнечного молота. Жан Гриф с оглушительным звоном пускает молот на
соседний участок примостков, оттуда срывается несколько досок, и сам Жан
пошатывается на своем узком основании. Сидящие пониже прячут головы, чтобы
пролетающие вниз предметы их не зацепили. Воргунов переходит на «ты».
— Что ты делаешь? Что ты делаешь, безобразник?
— А что? — удивленно спрашивает Жан Гриф и
заглядывает вниз. И вся девятая бригада смотрит сверху вниз на Воргунова и
старается понять, чего ему нужно.
Но Воргунов уже забыл о сокрушительном молоте Жана Грифа.
Его внимание привлек маленький Синицын: по вертикально торчащему бревну он
ползет вверх и держит в зубах веревку. Воргунов поднял обе руки и закричал,
насколько позволял ему кричать низкий, хрипящий голос:
— Куда ты полез? Куда тебя черт несет?
Синицын тоже смотрит сверху на Воргунова и тоже спрашивает:
— А что?
— Слезай сейчас же! Слезай, такой сякой, тебе говорю!
Бригадир девятой — Похлжай — тоже сидит на верхних
примостках и бузит:
— Пускай лезет! А то мы здесь до вечера провозимся. Он
веревку привяжет и больше ничего.
— Да ведь бревно не укреплено! Бревно не укреплено!
— А куда ему падать? — спрашивает Похожай. —
Мы, двенадцать человек, дергали, и то не падает.
Но спор не имеет значения. Синицын уже на верхушке бревна и
привязывает веревку. Воргунов следит за ним немигающими глазами.
— Идемте, идемте, скажите что-нибудь. У меня волосы
дыбом! Что они делают! Что они делают!
Губы у Дема дрожат, и смешно шевелятся пушисты усы. Воргунов
посмотрел по направлению его руки и увидел картину, действительно волнующую: на
деревянной крыше сарая стоят человек пятнадцать и поют:
— И туда! И сюда! И туда! И сюда!
Они ритмически раскачиваются, и вместе с ними раскачивается
на слабых ногах вся конструкция сарая. Раскачивается все больше и больше, трещат
ее кости, начинают выпирать сквозь деревянные бока какие-то колья и концы
досок. Воргунов побежал и что-то закричал колонистам. Но поздно: здание сарая
рухнуло, тучи пыли и древесного пороха взлетели вверх, раздался страшный
сложный треск, и в этом порохе и в этом треске провалились, кажется провалились
сквозь землю, все пятнадцать колонистов.
На секунда затихли их голоса, потом раздается смех, визг,
обыкновенная возня мальчиков. Сарая нет, а на земле лежит плоская груда всякого
деревянного хлама, и из-под нее один за другим вылезают колонисты. Дем
схватился за голову, убежал. Воргунов остановился, достал носовой платок, вытер
лысину. Мальчики все вылезли из-под обломков и, и все начали смотреть на
следующий сарай. Маленький ушастый Коротак закричал что-то и выбежал вперед.
Вот он ужен на крыше сарая и торжествует. Воргунов теперь уже не кричит. У него
спокойные басовые нотки приказа:
— Эй, на сараях! Какая бригада?
— Десятая, — отвечает несколько голосов.
— Где бригадир?
— Есть бригадир, товарищ Воргунов!
Перед Воргуновым стоит Илья Руднев, невинными глазами
смотрит на главного инженера и ожидает распоряжений. Тем же спокойным басом
Воргунов говорит:
— Черт бы вас побрал, что это такое в самом деле!
— А что?
— Вы бригадир десятой? Ваша фамилия?
— Руднев.
— В качестве заместителя заведущего я, кажется, имею
право вас арестовать.
Глаза Руднева удивленно настораживаются:
— За что?
— Кто это вам показал такой способ разборки?
— А чем плохой способ? Уже третий сарай повалили. Еще
два осталось.
— Я решительно запрещаю, понимаете, запрещаю!
Руднев умильно смотрит в глаза Воргунова:
— Товарищ Воргунов! Давайте уже и эти два повалим. Все
равно.
— Я не разрешаю.
— Что там… два сарая!
— Вы еще возражаете? Отправляйтесь на один час под
арест. Немедленно!
— Есть, один час под арест, — салютует Руднев и,
обернувшись к бригаде, кричит:
— Перлов, прими бригаду, я выбыл из строя!
Коренастый, широкоплечий Перлов тоже салютует:
— Есть, принять бригаду!
Он немедленно отдает распоряжение по десятой бригаде:
— Некогда ворон ловить. Бери его штурмом!
Десятая бригада полезла на крышу. И Воргунов сдался: он
положил руку на плечо Руднева и произнес жалобно:
— Руднев, голубчик, прекратите! Нельзя такой способ!
— А как?
— Руднев, прекратите немедленно, они же шатаются, уже
шатаются!
— Да вы не обращайте внимания!
Но Воргунов наконец взбеленился. Он кричал, ругался,
приказывал и добился-таки своего: десятая бригада слезла с сарая. Потом в
совете бригадиров Руднев в порядке самокритики говорил:
— Конечно, у нас наблюдалась непроизводительная трата
энергии: два сарая разбирали два дня, когда можно было повалить их за
пятнадцать минут, если применить рационализацию.
В конце площадки восьмая бригада валит лишние деревья, чтобы
расширить цветники перед новыми зданиями. Здесь тоже рационализация: Игорь и
Санчо распиливают толстый ствол поваленного дуба, а Данило Горовой сидит на
стволе и благодушествует. К работающим подошел Захаров, и Данило покраснел и
обратился к нему с жалобой.
— Вот новый бригадир, Алексей Степанович! Работать не
дает.
Игорь оставляет пилу и дает обьяснение заведующему:
— Абсолютно необходимая мера, Алексей Степанович! В
данной обстановке Данилу нельзя рассматривать как двигатель! Ни в коем случае.
Данилу нужно рассматривать как пресс, принимая во внимание его вес и спокойный
характер. Другой колонист не миог бы усидеть на месте, пока мы пилим, а Данило
усидит.
— Угу, — Захаров кивает головой. — Правильно.
А как вы используете другие качества Данилы?
— Следущее качество: вес. Видите, Данило сидит на этом
конце. Данило, улыбнись! Нам легче пилить, потому что этот дуб такой проклятый,
как схватит пилу, ничего иначе не выходит.
— А может, выгоднее было бы товарища Грохового
использовать как дополнительную силу, тогда двое бы из вас пилили, а третий
отдыхал.
— Абсолютно невыгодно. Пробовали: коэффициент полезного
действия катастрофически падает.
Данило Горовой послушал-послушало и начал сползать со
ствола.
— Ох, Алексей Степанович! Видите, внесли разложение в
нашу трудовую семью!
Захаров засмеялся и ушел. Издали оглянулся и увидел: Игорь и
Санчо пилят, а Данило сидит на стволе.
Всех бригад в колонии одиннадцать, и у каждой бригады
ответственное поручение. И каждой бригаде должен уделить внимание Воргунов, и
везде беспокоят его слишком «детские» темпы. За рабочий день накричится главный
инженер, наволнуется, потом бредет к Захарову и говорит:
— Ну его… знаете… удивляюсь вам, как вы можете работать
с этим народом!
А вечером Воргунов заскучал. Скучал, скучал, ходил между
своими обьектами, а потом не вытерпел, отправился в спальни. Пришел в девятую
бригаду, сел на стул и сказал:
— Товарищ Похожай, вытащили то бревно?
— Какое бревно?
— А торчало такое… высокое.
— То, которое на углу, или то, которое возле литейного,
или то, которое сзади?
Воргунов молча вытер лысину и успокоился:
— Ага… значит, три бревна, ну… бог с ними. А вы хорошо
здесь живете. Чистенько и весело, наверное.
А потом они заспорили об энтузиазме. Похожай сказал:
— Вот как возьмемся за новый завод, Петр Петрович, с
энтузиазмом возьмемся!
— Это как же… с энтузиазмом.
— А по-комсомольскому!
— Ага!
— А вы в энтузиазм не верите?
— Что это такое — верить? Я или знаю что-нибудь, или не
знаю.
— А энтузиазм вы знаете?
— Энтузиазм знаю, как же. Но вот, например, вы
геометрию знаете?
— Знаем.
— Какая формула площади круга?
— Пи эр квадрат.
— Как можно эту формулу изменить при помощи энтузиазма?
— Ну, так это само собой! Энтузиазм совсем не для того,
чтобы формулы портить.
— А вот вы сегодня испортили не одну формулу.
— Когда мы испортили?
— А вот, когла леса разбирали.
— А какие ж там формулы?
— Там на каждом шагу формулы. Если бревно стоит, оно на
что-нибудь опирается. Есть определенные законы сопротивления материалов и т. д.
По этим законам есть и советский закон: нельзя так разбирать леса. А вы, как
папусаы, полезли, полезли, веревку в зубах потащили. А Руднев со своей бригадой
как сараи валил? Сколько н формул испортил? А формулы портить, сами говорите,
нельзя.
Девятая бригада закричала, возмутилась, сейчас же нашлись и
возражения:
— А на войне как? А если на войне. Тоже формулы?
— А как же?
— По формулам? На войне?
— Ребятки мои! Война — это дело серьезное: умирать ты
обязан за Родину? Вот тебе и первая формула? Правильно? Ага! Замолчали! А глупо
умирать ты имеешь право?
— Как это глупо?
— А вот так: вылезешь просто на окоп и начнешь руками
размахивать, а тебя и ухлопают! Имеешь право?
— Это если кто захочет…
— Ничего подобного. Никто не имеет права этого хотеть.
Ты боец, ты нужен, ты не имеешь права! Ага? Замолчали. Ну, до свидания. Завтра
я вам не позволю формулы портить.
Поднялся и ушел. А девятая бригада посмотрела ему вслед, и
Похожай сказал:
— Смотри ты какой? Он против энтузиазма!
— Да нет, он не против!
— Как не против?
— Против.
— Нет, не против.
И пошел из девятой бригады этот вопрос гулять по всей
колонии. Все и на работе и во время отдыха старались разрешить его как можно
правильнее.
Пока происходили эти теоретические изыскания по вопросу об
энтузиазме, работа на строительстве шла в прежних темпах и Воргунову всегда
удавалось отстоять свои формулы. К 15 сентября строительную площадку нельзя
было узнать: обнажились прекрасные горизонтали зданий, клумбы и дорожки
нарядной лентой окружили их; в цехах среди блестящих новизной полой аккуратными
рядами строились станки. Кое-где продолжали еще работать штукатуры, и жизнь для
них наступила тяжелая. При входе на завод стоял часовые с винтовками, и
улеглись на пол сухие и влажные тряпки.
— Товарищи, вытрайте ноги.
— Ась?
— Ноги вытирайте.
— Это я?
— Вы. Пожалуйста, вот тряпка.
— Да я — штукатур, дорогой!
— Все равно.
— Да где ж такое видано, чтоб штукатуры вытирали ноги?
— Значит, видано.
Штукаткр трет подошвы, привыкшие никогда нигде не
вытираться, и, пораженный, рассматривает часового. А потом штукатуры ходили
жаловаться к Воргунову и Захарову. Воргунов ответил им:
— И ты вытирал?
— Вытирал.
— И не умер?
— Да что ж там умереть…
— Ну и хорошо.
А Захаров сказал:
— Ничего не могу поделать. Они и меня заставляют.
— Да ну? И тебя!
Так ничего и не вышло.
15 сентября на общем собрании Воргунов докладывал об
окончании работ, очень хвалил все колонистские бригадв, а про формулы ничего не
сказал. После собрания спросил у него Похожай:
— Все-таки отвечайте, есть энтузиазм или нету?
Воргунов хитро отвернулся:
— Это еще иначе называется, друзья: это честьность, это
любовь, это душа! Душа у вас есть?
— Душа? Должна быть…
— Тото ж! Вот это и есть энтузиазм!
|
