27. КТО ЧТО ЛЮБИТ
На второй день праздника Захаров в тишине работал в
кабинете. Пришли в кабинет Володя Бегунок и Ваня Гальченко и сели тихонько на
диване. Захаров посмотрел на них, ничего не сказал, что-то подсчитывал на
большом листе.
Володя наклонился к уху приятеля:
— Все равно не скажешь…
— Нет, скажу.
— Слабо тебе сказать.
— Нет, не слабо.
— А чего ж ты сидишь и не говоришь?
— А я еще скажу.
— Посидишь и уйдешь.
Ваня быстро поднялся, подошел к столу Захарову. Захаров не
обратил на него внимания. Ваня подошел ближе, коснулся стола животом и положил
руки на его край. Потом вкось посмотрел на Володю, покраснел. Захаров, не
прекращая работы, спросил:
— Ну?
— Алексей Степанович! Тот… сегодня ж восьмое ноября?
— Восьмое.
— А новых опок еще не сделали.
Захаров улыбнулся, посмотрел на Ваню:
— Не сделали.
— Значит, Алеша правду говорил?
— Выходит, так…
Ваня что-то еще хотел сказать, но… не выдержал, бросился к
двери. Володя снялся с якоря на диване, в дверях Ваня обернулся:
— Значит, Соломон Давидович не сдержал слова?
Захаров покачал головой. мальчики захлопнули дверь.
Авторитетное подтверждение Захарова было необходимо ввиду
крайне противоречивых толкований, распостраненных в четвертой бригаде.
Находились такие, вроде Кирюшки Новака, которые утверждали, что вопрос о слове,
данном Соломоном Давидовичем в свое время, снят с очереди. Этому
оппортунистическому течению в четвертой бригаде способствовало то
обстоятельство, что на производстве почему-то стало очень мирно. Станки
по-прежнему хрипели и останавливались, пасы и шкивы по-прежнему выходили из
строя по нескольку раз в день, но колонисты заявляли об этом Соломону
Давидовичу вежливо, терпеливо выслушивая его обещания. Нужно, впрочем, сказать,
что Соломон Давидович теперь не столько обещал, сколько разводил руками и
говорил нежно:
— Вы же понимаете, дорогие товарищи!
Намечались и другие линии примирения между колонистами и
Соломоном Давидовичем. В конце декабря предстоял годовой праздник — день
открытия колонии. Теперь, после годовщины Октября, началась развернутая
подготовка к этому празднику. Петр Васильевич Маленький напомнил как-то на
общем собрании, что по старой колонистской традиции все к этому празднику
должно быть сделано руками колонистов. Выходило так, что без Соломона
Даивдовича обойтись будет трудно. Работала уже праздничная комиссия,
составленная из представителей всех бригад. От восьмой бригады в эту комиссию
вошел Игорь Чернявин, от четвертой бригады — Ваня Гальченко, от пятой — Оксана.
Ваня в это время играл уже в оркестре, правда, только во втором, учебном
составе. ему был поручен второй корнет. Но не было никаких надежд, что к
празднику он успеет пройти всю учебную программу второго корнета. Поэтому Ваня
значительную чатсь души мог отдать подгтовке к празднику.
На первом же заседании комиссии выяснилось, что без помощи
Соломона Давидовича вечер самодеятельности устроить будет трудно. И комиссия
постановила: выделить для переговоров наиболее искушенных в дипломатии
товарищей. Таковыми оказались, по общему признанию, Игорь Чернявин, и Шура
Мятникова, которая даже в библиотеке умела каждому выбрать книгу по вкусу.
У Соломона Давидовича Игорь начал:
— У нас будет вечер самодеятельности…
Соломон Давидович перебил его:
— Вам нужно сделать декорации? Я уже согласен. Так,
чтобы не испортить доски, пожалуйста! А когда будет вечер?
— Через полтора месяца.
— Это очень хорошее дело. Очень хорошее начинание. Я
сам бы с удовольствием принял бы участие.
— Соломон Давидович! Давайте! Давайте, и все!
— Я и декламировать могу. И танцевать. Давайте я вам
такой гопак станцую, пальчики оближете, хе-хе! Я вам покажу молодость, черт
возьми!
— С Оксаной?
— А что же вы думаете: если Оксана, так я испугался?
— По рукам!
— По рукам!
Соломон Давидович рассмеялся весело, а Игорь побежал
порадовать комиссию. маленький очень одобрил результаты его посольства:
— Во-первых, это будет оригинально: Соломон Давидович
тоже учавствует, а во-вторых — мы получим и доски, и фанеру, и бязь, и
лампочки, и всякие сценические эффекты.
Еще через неделю Игорь предложил в комиссии более подробный план
участия Соломона Давидовича. Его проект был встречен взрывами хохота. Маленький
с горящими глазами слушал подробности:
— Шикарно! Только… догадается.
— Ни за что на свете!
Ваня сказал:
— Убиться можно!
Оксана была смущена смелостью проекта:
— Игорь, не нужно так делать.
— Оксана! Это будет замечательно. Замечательно! И
Соломон Давидович доволен будет. Очень будет доволен.
Маленький подтвердил:
— Будет доволен! Эт-то… шикарно! Когда Игорь отправился
к Соломону Давидовичу, Ваня увязался с ним, только Игорь предупредил его:
— Глаза! Глаза у тебя — прямо невозможно! Спрячь глаза.
Ваня спрятал глаза, как умел, т. е. в разговоре с Соломоном
Давидовичем прикрывал их рукой. Другого способа спрятать глаза Ваня еще не
знал.
Предложению Игоря Соломон Давидович обрадовался:
— Монолог Бориса Годунова?
— Пушкина!
— Нет, вы говорите ясно: Бориса Годунова или Пушкина?
Нельзя же смешивать!
— «Борис Годунов» — сочинение Пушкина.
— Так и нужно говорить во избежание недоразумений. Так
это я должен обьявить: «Борис Годунов» — сочинение Пушкина?
— Нет, вы не беспокойтесь, это конферасье обьявит.
— Тем лучше. Борис Годунов — это такой полководец?
— Царь.
— Допустим, не царь, а бывший царь. Я что-то такое
помню. Его кто-то зарезал такой.
— Нет, это он зарезал… царевича Димитрия.
— Ну, я же знаю. Какие-то у него были там неприятности…
Хорошо, я прочитаю.
— И гопак.
— С Оксаной?
— Только… нужно ходить на репетицию. Разве у меня есть
время ходить?
— Не нужно, Соломон Давидович, на репетиции. Мы хотим,
чтобы это было для всех сюрпризом, понимаете, для всех… Мы так… потихоньку…
прорепетируем.
— Будьте покойны!
— Так вот мы вам принесли.
— Что это такое?
— А это слова!
— Ага, слова! Так чистенько написано. Кто это такой так
хорошо пишет?
— А это Ваня Гальченко.
— Это ты так хорошо написал? А почему ты все
улыбаешься? У тебя такой веселый характер?
— У него всегда такой характер, Соломон
Давидович, — сказал Игорь и ущипнул Ваню за ногу. — Ваня несколько
изменил характер.
— Будьте покойны, — сказал Соломон Давидович на
проащние. — Я не подведу. А то вы думаете: Соломон Давидович — это давай
сырье, давай станки, давай опоки, давай ремонт, все давай, давай! Вот вы
увидите.
Подготовка к празднику пошла полным ходом. На полном ходу
пошли и другие дела. В один из выходных дней состоялась закладка нового завода.
На краю площадки, против цветников, уже несколько дней копали котлованы.
Колхозные подводы свозили кирпич и складывали его аккуратными стопками. На
закладку приехал Крейцер, а с ним еще много людей, между ними был и толстый
инженер Воргунов. Крейцер всем показывал колонию, только Воргунов ничего не
захотел смотреть, сидел в кабинете Захарова и говорил:
— Закладка — это еще не дело. Это марафет. наши вообще
не могут без марафета. — Кто это «наши», Петр Петрович?
— Наши — русские!
— Вы не любите русских?
— Я люблю борщ с чесноком, а с русскими я предпочел бы
работать как следует.
— Вот и хорошо: поработаем вместе.
— Посмотрим. Только… товарищ захаров, неужели и вы
серьезно думаете, что ваши… мальчики способны будут справиться с таким заводом?
— Совершенно серьезно.
— Так. Ну, хорошо, пока нужно торжествовать…
Колонисты в парадных костюмах выстроились на площадке и
вынесли знамя с обычным торжеством. Воргунов стоял возле котлована и ухмылялся.
Крейцер спросил у него:
— Понравилось все-таки?
— Да, понравилось. Это их дело, хорошо! Музыка,
стройно, красиво. А только при чем здесь завод электроинструмента? Нельзя
смешивать!
— Смешаем, Петр Петрович. Музыку с заводом, и вас еще
прибавим полную порцию!
Воргунов снова надул губы:
— Нет, уж увольте: я стар для таких забав, Михаил
Осипович!
На дне котлована, на кирпичном ложе, уложили большую
грамоту, в которой было написано, когда и кем закладывается новый завод.
Укладывали эту грамоту, придавили ее кирпичом и закрыли известкой два человека:
самый старый и самый молодой представители Советской власти в колонии: Крейцер
и Ваня Гальченко.
В этот день Ваня Гальченко был дневальным от десяти до
двенадцати вечера. Он стал на пост в момент сигнала «спать». Еще через полчаса
затихло движение на лестнице. Ваня потушил свет в коридорах, крепче стянул пояс
на шинели и заходил по вестибюлю, переставляя винтовку, широким шагом. В
половине двенадцатого Захаров окончил работу. Проходя мимо Вани, он спросил:
— Спать не очень хочешь?
— Хоть до утра стоять, — ответил Ваня.
— Ну молодец! Спокойной ночи! Ты кому сдаешь
дневальство?
— Володе Бегунку.
— А сигналы кто завтра?
— Сигналы Петька будет.
— Хорошо…
Захаров ушел. Когда до смены оставалось десять минут, тихо
открылась дверь и рыжая голова просунулась в щель, зеленые глаза смотрели на
Ваню подозрительно.
— А я… из города. Погулял… немного.
Зацепив за дверь, Рыжиков пролез в вестибюль, пошатнулся
перед Ваней, бессильно взмахнул рукой:
— Отметь… пожалуйста… в рапорте. Отметь! Все равно, так
и отметь: Рыжиков опоздал на три часа. Опоздал, ну так что же!
Он полез по лестнице, именно полез, потому что часто
спотыкался и хватался рукой за ступени. Ваня испуганно смотрел ему вслед.
Когда прибежал сверху Володя в шинели, туго стянутой в
талии, Ваня зашептал страстно:
— Рыжиков… пьяный пришел, понимаешь!
— Рыжиков! Да ну!
— Пьяный, совсем пьяный, таку шатается и падает все.
— Попадет! Его все равно выгонят…
— А если он скажет: кто видел?
— Ты завтра должен сдать рапорт дежурному бригадру.
— А если он скажет: вранье!
— Против рапорта не поспорит!
|
