13. ВАМ ПИСЬМО
На другой день утром Игорь Чернявин проснулся в плохом
настроении. Лежал и думал о том, что из колонии необходимо бежать, что нельзя с
таким делом стать на середине. Дежурила Клава Каширина. Одно ее появление на
поверке заставило Игоря лишний раз вспомнить вчерашний ужасный вечер. Но Клава
с веселой, девичьей строгостью сказала: «Здравствуйте, товарищи»,
снисходительно пожурила Гонтаря за плохо вычищенные ботинки, Гонтарь дружески-смущенно
улыбнулся ей, улыбнулась и вся бригада, в том числе и Игорь Чернявин. Трудно
было не улыбаться: на сверкающем полу горели солнечные квадраты, дежурство в
парадныхкостюмах тоже сияло, голос у Клавы был, наверное, с серебром, как и
корнеты оркестра. И Игорь снова поверил в жизнь — не может Клава ябедничать,
должна она понимать, как человек может влюбиться. Игорь весело отправился
завтракать. Многие колонисты, даже из чужих бригад, встретили его приветливо,
вспоминали и неумирающего третьего партизана, и веселую собаку, Нестеренко за
столом тоже сиял добродушно-медлительной радостью: собственно говоря, вчерашний
спектакль, о котором сегодня так много говорят, был сделан силами восьмой
бригады, даже новенький — Игорь Чернявин — и тот играл.
К столу быстро подошелш Володя Бегунок, вытянулся, салютнул:
— Товарищ Чернявин!
Игорь оглянулся:
— А что?
— Вам письмо!
В руке Володиной у пояса вздрагивает аккуратный,
основательный белый конверт.
— Откуда письмо? Это, может, не мне?
— Вот написано: «Товарищу Игорю Чернявину».
— Местное, что ли?
Володя сдержанно улыбнулся:
— Местное.
— От кого?
— Там, наверное, тоже написано.
— Что такое?
Игорь вскрыл конверт. И его стол и соседние столы были
заинтересованы. Володя стоял по-прежнему в положении «смирно», но его глаза,
щеки, губы, даже голые колени улыбались.
Игорь прочитал скупые, короткие строчки на большом белом
листе:
"Товарищ Чернявин.
Прошу тебя сегодня вечером, после сигнала «спать», прийти ко
мне поговорить.
А. Захаров".
Игорь прочитал второй раз, третий, наконец покраснел, что-то
холодное пробежало сквозь сердце.
Санчо Зорин привстал, заглянул в письмо, положил руку на
плечо Игоря:
— Ну, Чернявин, я к тебе в долю не иду.
У Игоря еще больше похолодело в груди, Нестеренко, не
выпуская стакана с чаем из одной руки, другую молча протянул к Игорю, взял
письмо, прочитал:
— Д-да. А за что это, не знаешь?
Володя перестал улыбаться:
— Все понятно?
Нестеренко на него глянул свирепо:
— Володька! Убирайся!
— Есть, убираться!
Убираясь, Володька все-таки бросил на Игоря и на всю восьмую
бригаду намекающе-кокетливый взгляд.
— За что, не знаешь? — повторил вопрос Нестеренко.
Игорь опустился на стул, с опаской глянул на Гонтаря:
— Да… наверное, девчонка эта…
— Ага! Девчонка? Послушаем!
Тихонько, чтобы не слышали другие столы, заикаясь, не находя
слов, краснея и бледнея, Игорь рассказал о вчерашнем несчастном случае в парке.
И закончил:
— И больше ничего не было.
Нестеренко недолго размышлял:
— Влетит. Алексей за такие дела… ой-ой-ой!
Гонтарь с самого начала рассказа смотрел на Игоря
прищуренными, презрительными глазами, а сейчас наклонился ближе, чтобы не
слышали другие столы, и сказал Игорю в лицо:
— Видишь, какой ты гад! А ты этой девчонки, понимаешь,
и мизинчика не стоишь. Жалко, что тебя Алексей вызывает, а то я подержал бы
тебя в руках…
Нестеренко и Зорин ничего на это не сказаи, наверное, были
согласны с тем, что Чернявин — гад. И с тем, что его стоит подержать в руках.
Игорь склонился к тарелке.
— Ну его к черту! Уйду.
Нестеренко откинулся на спинку стула, задумчиво закатал под
пальцем крошку хлеба:
— Нет, не уйдешь. Алексей знает: если бы ты мог уйти,
он бы тебе письма не писал, а затребовал бы с дежурным бригадиром.
Гонтарь сказал с прежним презрением:
— Да и кто тебе даст убежать? Думаешь, бригада? Ты об
этом забудь.
После завтрака Игорь в тоске бродил по парку, по парку, по
двору, наконец, по коридору. Он рассчитывал, что Захаров будет проходить мимо и
с ним поговорит. Но Захаров не выходил из кабинета, а к нему все проходили и
проходили люди: то Соломон Давидович, то бухгалтер, то Маленький, то какие-то
из города, то Клава. Клава не замечала его.
По дорожкам цветника гуляет Ваня. Володя Бегунок сзади
набежал на него, обхватил руками. Повозились немного, и Володя зашептал:
— А ты знаешь? Чернявина в кабинет… Алексей… вечером в
кабинет. Ой, и попадет же. Он эту…Оксана там такая… поцеловал.
— Поцеловал?
— Три раза, в саду!
— Прямо так поцеловал? И все?
— А тебе мало? Это, знаешь, очень строго запрещается.
Один раз поцеловать и то попадет. А по три раза!
— И что же ему будет?
— Я к нему в долю не иду!
В коридоре главного здания Игорь-таки дождался Захарова.
Алексей Степанович проходил не спеша, очевидно отдыхал. Он приветливо ответил
на салют Игоря:
— Здравствуй, Чернявин.
Но не остановился, ничем не показал, что он состоит
некоторым образом в переписке с Игорем.
— Алексей Степанович, я получил записку. Нельзя ли
сейчас.
— Нет, почему же… Я просил вечером…
— Для меня, видите ли… удобнее сейчас.
— А для меня удобнее вечером.
И снова Игорь бродит по парку, по двору, по «тихому» клубу.
Бежать ему не хочется. Бежать будет неблагородно: получить такое вежливое
письмо и бежать. Успокоительные мысли приходят в голову: что с ним сделает
Захаров? Под арест посадить не посадит, под аресто сидят только колонисты.
Наряды? Пожалуйста, хоть десять нарядов, чепуха! Успокоительные мысли приходили
охотно и были убедительны, но почему-то не успокаивали. До сигнала «спать»
оставался еще обед, потом работа в сборочном цехе, потом ужин, потом два часа
свободных, потом рапорты бригадиров, потом уже сигнал «спать». Это сигнал,
спокойный, умиротворенно-красивый, сейчас предчувствовался, как нечто ужасное.
И слова сигнала, которые колонисты часто напевали, услышав трубу:
Спать пора, спать пора, ко-ло-нис-ты,
День закончен, день закончен трудовой… — эти слова не
подходили к тому, что ожидало Игоря после сигнала.
За обедом колонисты не говорили с Игорем, и он был рад
этому; яснее становилось положение, уже не было охоты оправдываться и
защищаться. Хотелось только, чтобы скорее все окончилось.
Но после работы в обсуждении положения приняла участие вся
бригада. Самое длинное слово сказал Рогов. Его слово в особенности звучало
веско, потому что к своим словам он ничего не прибавил мимического, в нем не
было ни злобы, ни презрения:
— Попадет тебе здорово. Это и правильно. Оксана —
батрачка, надо это понимать, а ты сидишь здесь на всем готовом, да еще и
целоваться лезешь… конечно, свинья!
Вечером, когда уже забылся ужин, когда возвратился
Нестеренко с рапортов и Бегунок прогуливался во дворе со своей трубой, отношение
к Игорю стало душевнее и мягче. Наконец пропел сигнал.
Зорин подошел к Игорю:
— Ну, Чернявин, собирайся.
Нестеренко сказал медленно, похлопывая по столу ладонью:
— Я так надеюсь, что ты все обдумал как следует.
Игорь грустно молчал. Зорин взял его за пояс:
— Ты, дружок, духом не падай. Алексей — он такой
человек, после него, как после бани.
— Мы, Санчо, его проводим, ладно? — сказал
Нестеренко.
Они спустились вниз. В вестибюле сидел Ваня Гальченко. Он
улыбнулся. Посмотрел, как они направились по коридору в кабинет, и побежал за
ними. В комнате совета бригадиров никого не было. Из кабинета открылась дверь,
вышли Блюм и Володя Бегунок.
Володя сказал:
— Иди сейчас, Чернявин.
Игорь двинулся к дверям:
— Он злой?
— О! Такой, честное слово, из носа огонь, из ушей дым
идет!
Володя сделал страшное лицо, топнул на Игоря ногой. И Блюм и
Зорин рассмеялись, Ваня, напротив, готов был принять это сообщение с полной
серьезностью. Нестеренко поднял руку:
— Иди, сын мой. Давай я тебя благословлю.
Игорь открыл дверь.
Захаров сидел за столом. Увидев Игоря, кивнул на стул:
— Садись.
Игорь сел и перестал дышать. Захаров оставил бумаги, потер
одной рукой лоб:
— Я тебе должен что-нибудь говорить, или ты сам все
понимаешь?
Игорь вскочил, положил руку на сердце, но ему стало стыдно
этого движения, бросил руку вниз:
— Алексей Степанович, все понимаю… Простите!
Захаров посмотрел Игорю в глаза, посмотрел внимательно,
спокойно. И сказал медленно, немного сурово:
— Все понимаешь? Это хорошо. Я так и думал, что ты
человек с честью. Значит, завтра ты сделаешь все, что нужно?
Игорь ответил тихо:
— Сделаю.
— Как же ты сделаешь?
— Как. Я… не знаю. Я буду говорить, просить, чтобы
простила… Оксана.
— Так… Ну, что же… правильно. До свидания. Можешь идти.
Игорь, легкий от радости, салютнул, пошел к дверям, но у
дверей остановился:
— Вам потом… доложить, Алексей Степанович?
— Нет, зачем же… Я и так знаю, что ты это сделаешь.
Зачем же докладывать.
Игорь забросил руку на затылок и скинул ее вниз уже тогда,
когда очутился в комнате совета бригадиров. Все смотрели на него выжидательно,
а он как будто никого и не видел.
Ваня крикнул:
— Ну что? Ну что?
Нестеренко присмотрелся к Игорю:
— Перевернул?
Игорь тряхнул головой:
— Ну и человек! Ну его к черту!
Он остановился, удивленный, посреди комнаты:
— Понимаете, он мне ничего не говорил!
— А ты сам все говорил?
— А я сам все говорил.
— Хорошо, если ты умное говорил.
— Представьте, я говорил довольно умное.
Зорин сверкнул глазами:
— Это он правильно! Почему это так, товарищи? Я и сам
замечал: живешь так… обыкновенно, а попадаешь в кабинет, как будто сразу
поумнеешь. Стены, что ли, такие?
— Наверное, стены — согласился Нестеренко
добродушно-лукаво.
|
