11. ВЕСЕЛАЯ СОБАКА
Игорь прибежал в театральную уборную не помня себя.
Во-первых, стало совершенно очевидно, что он, Игорь Чернявин, влюблен в Оксану,
просто втрескался, как идиот. Такого несчастья с ним еще не случалось, а сейчас
оно наступило… Все признали налицо: только влюбленные могут так набрасываться с
поцелуями. Во-вторых, он предвидел страшный вопрос на общем собрании.
— Чернявин, дай обьяснение…
Он бежал через парк, страдал и краснел, и все вспоминались
ему и брови, и глаза, и васильки, черт бы их побрал; рядом с ними вспоминался и
Воленко. Ни за какие тысячи Игорь ничего ему не расскажет. Общее собрание,
Игорь стоит посередине, все заливаются хохотом… пацаны, пацаны с голыми
коленями!
Стремительно открыв дверь в театр, специальный вход для
актеров, Игорь налетел на Вооленко. Воленко глянул на него строго — впрочем, он
всегда смотрел строго, — Игорь посторонился и вспотел.
— Где ты пропадаешь, Чернявин? Иди скорее.
В актерской уборной происходило столпотворение. Захаров,
Маленький и Виктор Торский гримировали актеров. Некоторые занимались
примериванием костюмов: партизаны, командиры, офицеры, женщины. Виктор Торский,
в рясе и в поповском парике, сказал Игорю:
— Чернявин, скорее одевайся. Третий партизан?
— Третий. Черт его знает, понимаете, никогда партизаном
не был…
— Чепуха! Чего там уметь! Будешь партизан, ивсе. А у
тебя и морда подходящая, кто это тебя смазал?
Игорь давно уже чувствовал, что у него напухает правый глаз.
— Да… Зацепился…
— Бывает… за чужой кулак зацепишься. А выйдет, как
будто в бою. Веревкой, веревкой подвяжись. онучи вот, а вот лапти.
Игорь уселся на скамью надевать лапти.
— Как их… никогда лаптей не носил…
Поручик — Зорин туго стягивает поверх старенькой хаковой
гимнастерки, парадный офицерский пояс:
— А думаешь, я когда-нибудь погоны носил? А теперь
приходится.
Игорь склонился над сложной обувью, задумался над двумя
длинными веревками, привязанными к лаптю. Первый партизан — Яновский,
невыносимо рыжебородый, но с бровями ярко-черными, задирает ногу:
— Видишь, как? Видишь?
Собственно говоря, Игорь не видит, потому что в дверях
уборной стоит Клава Каширина и смотрит на Игоря. Игорь наморщил лоб и занялся
веревкой. Клава посмотрела на него и ушла.
Петр Васильевич Маленький, в длинном генеральском сюртуке с
красным воротником, показал на свободный стул:
— Садись, Чернявин. Кого играешь?
— Третий партизан.
— Третий? Угу. Мы тебя сделаем такого… вот эта
бороденка. Совсем бедный мужик, даже борода не растет. Намазывайся.
Игорь начал намазываться желтоватой смесью. Петр Васильевич
натянул на его стриженую голову взлохмаченный грязный парик, и на Игоря глянуло
из зеркала смешное большеротое лицо.
По этому странному лицу Петр Васильевич заходил карандашом.
— Витька, а где мои ордена? — спросил он у
Торского.
— Сейчас Рогов принесет. там еще звезды не высохли, а
лента вон висит.
Он показал на голубую широкую ситцевую ленту, висящую на
гвоздике.
Захаров тоже посмотрел на ленту:
— Лента лишняя. Это же гражданская война. И звезды… не
нужно.
Виктор изумленно глянул на Захарова:
— Какой же генерал, если без звезды? И лента… насилу у
девчат выпросил.
— Голубая лента, выходит, андреевская, такие ленты
только важные сановники носили.
Маленький снял с гвоздика ленту, перекинул через собственное
плечо:
— Ничего, Алексей Степанович, публике понравится. Только
вы, ребята, когда хватать будете, полегче. А то с прошлой репетиции домой
пришел… просто избитый.
Яновский улыбнулся:
— Ну а как же с генералом? Цацкаться?
Хлопнула дверь, в уборную вбежали Ваня и Бегунок. Бегунок
закричал:
— Хорошо? Алексей Степанович, хорошо?
И на нем и на Ване надеты вывороченные полушубки. Володя
опустился на четвереньки, натянул на голову собачью остромордую маску и залаял,
прыгая к сапогам Захарова и захлебываясь от злости. Ваня проделал то же,
уборная наполнилась собачьим лаем и хохотом зрителей. У Вани выходило лучше, он
умел выделывать особенные нетерпеливо-обиженные взвизгивания, а потом снова
заливался высоким испуганным тявканьем.
Виктор закричал: — Да хватит! Вот эти пацаны! Когда еще
спектакль, а они уже три дня бегают по колонии, на всех набрасываются.
Алексей Степанович улыбнулся:
— По шерсти если считать, больше похожи на медвежат.
Но, я думаю, сойдет. Раз генерал в андреевской ленте, собаки должны быть
страшные.
И Володя, и Ваня, довольные репетицией, на четырех ногах
убежали на сцену.
Через полчаса начался спектакль. Виктор усадил «собак» за
кулисами и сказал:
— Только вы так: полайте, а потом промежуток сделайте.
Чтобы и другие могли слово сказать. Поняли?
— Есть! — ответили «собаки» и с угрожающим видом
притаились в дебрях помещичьего сада.
На сцене все готово. Генералы и вообще буржуазия сходятся в
дом. Окно открыто, дом освещен, за окном они усаживаются на совещание. Поп
поместился прямо против окна, крикнул:
— Готово.
Занавес пошел вправо и влево. В зале кто-то не выдержал:
— Смотри: Витя Торский!
На него шикнули, стало тихо; против открытого окна, рядом с
худющим генералом, сидит не Витя Торский, а отец Евтихий, что немедленно и
выяснилось из разговоров буржуазии и генералитета.
На сцену из-за деревьев пробираются партизаны. Между ними и
Игорь Чернявин. Партизаны крадутся к окну, а часть должна пробраться в дом.
Двое распологаются у самогно окна, поднимают винтовки, готовясь выстрелить. И
вот они выстрелили: наступила самая увлекательная минута. За окном, в доме,
выстрелы и свалка, крики, визг, женский плач. Из-за кулис выскочили две собаки,
очень похожие на медвежат, с злобным лаем набросились на партизан. В зале все
знали, что это Володя и Ванька, но борьба на сцене так захватывала, всем так
хотелось, чтобы партизаны победили, что и собаки стали собаками и даже вызывали
к себе враждебное чувство.
Игорь Чернявин, третий партизан, с головой всклокоченной и с
жидкой кущеватой бородкой, возится с попом и кричит:
— Попался, пузатый черт!
Непривычная глубина зрительного зала, заполненная сотнями
человеческих глаз, мелькание золотых эполет, орденских звезд и голубой ленты,
огромный крест, сделанный из картона, захлебывающийся собачий лай под ногами,
шипение Вити Торского: «Не хватай за крест» — все это так оглушило Игоря, что он
вдруг забыл вторую свою реплику. Суфлер в будке разрывался на части и что-то
подавал свистящим, злым шепотом, но Игорь так и не мог вспомнить эту фразу и
кричал все одно и то же:
— Попался, пузатый черт!
Эта реплика вдруг перестала работать — попа повели в плен.
Третий партизан должен падать раненым от выстрела худенького поручика. Самый
выстрел давно прогремел за сценой, поручик давно тыкал пугачом в живот Игоря, а
Игорь растерялся и снова начал:
— Попался, пу…
Он вдруг услышал из зала взорыв смеха и подумал, что это
смех по поводу его возгласа. А может быть, имела значение и веревка на лапте. С
самого начала боя она начала развязываться, потом Игорь почувствовал, что на
нее наступают, наконец его нога выпрыгнула из лаптя. Игорь дрыгнул босой ногой
и тут только вспомнил, что ему давно полагается падать, тем более что и Зорин
зашипел на него:
— Да падай же, Чернявин!
Собаки продолжали бешено лаять, но с одной из собак тоже
происходило что-то странное: она добросовестно выполняла свои обязанности,
бросалась на упавшего третьего партизана и даже одной рукой дернула за его
лапоть, но между собачьими звуками у нее стали проскакивать звуки настоящего
мальчишеского смеха. Видно было, что собака старается прекратить это явление,
но смех все более и более, все победоноснее вторгался в ее игру, и наконец
собака расхохззоталась самым неудержимым звонким способом, каким всегда смеются
мальт-чики в веселые минуты. С таким хохотом собака и убежала за кулисы, но
собачью честь сохранила — убежала все-таки на четырех ногах.
Игорь лежал раненый и никак не мог разобрать, что такое
происходит. Он слышал высокий, звонкий смех рядом с собой, слышал смех в зале,
ему казалось, что это смеются над ним, над его босой ногой и слишком поздним
падением.
Когда закрылся занавес, Игорь вскочил и выбежал за кулисы.
За первым же деревом он натолкнулся на Клаву и Захарова. Они стояли вдвоем и о
чем-то серьезно беседовали. Игорь похолодел и кинулся в сторону. Мысль о том,
что нужно бежать из колонии, молнией пронеслась у него, но в этот момент налетел
Витя Торский.
— Что же ты бросил, — сказал он, протягивая
лапоть, — надевай скорей!
Игорь вспомнил, что его актерский путь далеко не закончен,
что предстоит еще три акта сложных партизанских действий. Он поспешил в уборную
и там встретил общий радостный хохот. Ваня Гальченко, совершенно
обескураженный, сидел в углу, может быть, он даже плакал перед этим, его щеки
вымазаны были в саже. Рядом с ним Володя Бегунок катался по скамье и не мог
остановить смеха:
— Ты пойми, ты пойми, Ванька! Собака смеется человеческим
голосом. Вот это так собака!
Петр Васильевич Маленький сдирал с себя орденские знаки.
Один он успокаивал Ваню:
— Ничего, Гальченко, ты не грусти. Хорошая собака
всегда умеет смеяться, только, конечно, не так громко.
|