14. МЕЩАНСТВО
Вестибюль — это не просто преддверие главных помещений
колонии. В вестибюле было очень просторно, нарядно, и украшали его цветы, и
украшал его часовой в парадном костюме. В вестибюле стояли мягкие диванчики, и
на них хорошо было посидеть, подождать приятеля. Для этого лучше места не было,
так как в вестибюле пересекались все пути колонистов. Через него шли дороги к
Захарову, в совет бригадиров, в комсомольское бюро, в столовую, в клубные
комнаты и театр. И раньше, чем попасть туда, каждый хоть на минуту задерживался
в вестибюле, чтобы поговорить со встречным, а поговорить всегда было о чем. В
таком случайном порядке однажды утром собрались в вестибюле Торский, Зырянский
и Соломон Давидович. Последним пршел шофер Петро Воробьев и сказал:
— Здравствуйте.
Зырянский кивнул в ответ, но слова произнес, не имеющие
никакого отношения к приветствию:
— Слушай, Петро, я с тобой уже разговаривал, а ты,
кажется, наплевал на мои слова.
В этот момент вбежал в вестибюль бригадир девятой Похожай.
Похожай страшный охотник до всяких веселых историй, и поэтому его
заинтересовали слова Зырянского:
— Это кто наплевал на твои слова? Петька? Это
интересно!
— Он наплевал, как будто я ему шутки говорил. Чего ты
пристал к девочке?
Воробьев начал оправдываться.
— Да как же я пристал?
— Ты здесь шофер и знай свою машину. Рулем крути сколко
хочешь, а голову девчатам крутить — это не твоя квалификация. А то я тебя скоро
на солнышке развешу.
Соломон Давидович с мудростью, вполне естественной в его
возрасте, попытался урезонить Зырянского:
— Послушайте, товарищи! Вы же должны понимать, что они
влюблены.
— Кто влюблен? — заорал Зырянский.
— Да они: Воробьев и товарищ Ванда. А почему им не влюбиться,
если у них хорошее сердце и взаимная симпатия?
— Как это «влюблены»? Как это «сердце»! Вот еще
новости! Я тоже влюблюсь, и каждому захочется! Ванде нужно школу кончать, а тут
этот принц на нее глаза пялит! Эти соображения Зырянского были так убедительны,
что Витя Торский вышел наконец из своего нейтралитета:
— Действительно, Петро, ты допрыгаешься до общего
собрания.
Перед лицом этой угрозы Воробьев даже побледнел немного, но
не сдался:
— Странные у вас, товарищи, какие-то правила: Ванда
взрослый человек и комсомолка тоже. Что же, по-вашему, она не имеет права?..
Все, что говорил и мог говорить Воробьев, вызывало у Алеши
Зырянского самое искреннее возмущение:
— Как это — взрослый человек! Она колонистка! Права еще
придумал!
Торский более спокойно пояснил влюбленному:
— Выходи из колонии и влюбляйся сколько хочешь. А так
мы колонию взорвем в два счета.
Зырянский смотрел на Воробьева, как волк на ягненка в басне.
— Вас много найдется охотников с правами!
Соломон Давидович слушал, слушал и тоже возмутился:
— Но если бедная девушка полюбила, так это нужно
понять!
Зырянский и Соломону Давидовичу обьяснил:
— Они только этого и ждут, до чего вредный народ…
— Кто это?
— Да влюбленные! Они только и ждут того, чтобы их
поняли. Это вредный народ! Тут у нас завод строится, план какой трудный, с
Воленко, смотрите, что получилось, а им что? Они себе целуются по закоулкам.
Целуешься, Воробьев? Говори правду!
— Да честное слово…
— Целуются, им наплевать. И до чего нахальство доходит,
еще в глаза смотрят, мы их должны понимать! Жалеть! Ах, они влюбились!
Соломон Давидович рассмеялся:
— И они правы, к вашему сведению. Это же довольно
трудная операция — если человек влюбится.
Воробьев грустно опустил голову. Зырянский еще раз сказал:
— Так и знай, будете стоять на середине: ты и Ванда.
И убежал вверх по лестнице.
Похожай добродушно положил руку на плечо вюбленного:
— Ты, Петр, с ними все равно не сговоришься. Это,
понимаешь, ты, не люди, а удавы. Ты лучше умыкни!
— Как это?
— А вот, как раньше делалось: умыкни! Раньше, это,
значит, поведут лошадей к задним воротам, красавица, это, выйдет, а такой вот
Петя, который втрескался, в охапку ее и удирать.
— А дальше что? — спросил Торский.
— А дальше… мы его нагоним, морду набьем, Ванду
отнимем. Это очень веселое дело!
Соломон Давидович проект Похожая выслушал с улыбкой:
— Зачем ему на лошадях умыкивать? Это совсем старая
мода. У него же машина. И на чем вы его догоните? Другой же машины нету. И они
вполне в состоянии прямо в загс! И покажут вам на общем собрании справку, вы
еще салютовать будете как миленькие. В это время прибыли в вестибюль новые
персонажи, и Соломон Давидович произнес более прозаические слова:
— Однако глупости побоку. Едем, товарищ Воробьев, а то
плакали наши наряды.
Продолжение этого разговора произошло через неделю. Был
выходной день. Вся колония культпоходом ходила на «Гибель эскадры».
Возвратились к позднему обеду, часов в пять вечера. Колонистам очень
понравилась пьеса, а кроме того, вообще было приятно промаршировать через город
со знаменем, с оркестром, в белых костюмах. И Захаров возвратился повеселевшим,
и Надежда Васильевна смеялась и шутила, как девочка, — в общем, вышел
прекрасный выходной день. Когда разошелся строй, все колонисты побежали по
спальням переодеваться, умываться, готовиться к обеду. А в вестибюле скучал
одинокий дневальный Новак Кирилл, который очень любил театр и которому из-за
дневальства пришлось остаться без культпохода. В этот самый момент в открытые
двери заглянул Петр Воробьев, испугался строгого вида дневального и грустно
отвернулся к цветникам. Только через две минуты из вестибюля вылетел, уже в
трусиках, Ваня Гальченко.
— Ваня, голубчик, иди сюда, — позвал Воробьев.
Ваня остановился:
— А тебе чего? Наверное, Ванду позвать?
— Ванюша, дорогой, позови Ванду!
— А покатаешь?
— Ну а как же, Ваня!
— Есть, позвать Ванду!
— Да чего ты кричишь?
— Товарищ Воробьев, все равно все знают. Я позову,
позову, не бойся!
Ваня полетел вверх по лестнице, а Петр Воробьев остался
рассматривать цветники. Ванда выбежала в белом платье, румяная, красивая, все
как полагается. Воробьев зашептал трагическим голосом:
— Ванда, знаешь что?
Оказалось, впрочем, что несмотря на свою красоту, Ванда тоже
страдает:
— У меня в голове такое делается! Ничего не знаю! Уже
все хлопцы догадываются. Прямо не знаю, куда и прятаться.
Воробьев сложил руки вместе и приложил их к груди:
— Ванда, едем сейчас ко мне!
— Как это так?
— Прямо ко мне домой!
— Да что ты, Петр!
— Внда! А завтра в загс, запишемся, и все будет хорошо!
— А здесь как же? А завод?
— Ванда. Разве ж Захаров тебя бросит или что? Едем!
— Ой! А ребята как?
— Да… черт… никак! Просто едем! Честное слово, хорошо.
Мне ребята и посоветовали.
— Ну!
— Это… честное слово.
— Да они же прибегут за мной!
— Куда там они прибегут! Они даже не знают, где я живу.
Едем!
— Вот… как же это? А я в белом платье!
— Ванда. Самый раз. На свадьбу всегда в белом
полагается. И мать будет рада, она уже все знает…
Ванда приложила к горячей щеке дрожащие пальцы:
— А знаешь, Петя, верно! Ой, какой ты у меня молодец!
— Чудачка! Ведь шофер первой категории!
— А увидят?
— Вандочка! Ты же понимаешь, на машине, кто там увидит?
— Сейчас ехать?
— Сейчас!
— Ой!
— Ну, скорей, вон машина стоит, садись и…
— Подожди минуточку, я возьму белье и там еще что…
— Так я буду ожидать. А ты им записочку оставь. Все-таки
знаешь… ребята хорошие.
— Записочку!
— Ну да. Они, как там ни говори, а смотри, какую
красавицу сделали. Напиши так, знаешь: до скорого свидания и не забывайте.
— Напишу.
Ванда убежала в здание, а Воробьев остался в цветнике, и его
томление распределилось теперь между несколькими пунктами: между Вандой,
которую нужно ожидать, между полуторкой, которая сама ожидала их, и между
Зырянским, которого ожидать не следовало, но который всегда мог появиться в
самую ответственную минуту.
В это время очень близко, в вестибюле, молодой инженер Иван
Семенович Комаров находился также в положении ожидающего. Во всяком случае
Зырянский, выглянувший из столовой задал такой вопрос:
— Вы кого-нибудь здесь ожидаете? Или позвать можно?
Инженер Комаров ответил в том смысле, что он никого не
ожидает и звать никого не нужно, но в словах Зырянского он почувствовал
совершенно излишнюю откровенность и грустно отвернулся к открытым дерям. В
двери было видно, как шофер Воробьев наслаждается цветником, но инженер Комаров
не обратил на него внимания. Зато Алеша Зырянский увидел и шофера Воробьева, и
лицо Ванды, вдруг мелькнувшее на верхней площадке лестницы и немедленно
исчезнувшее. И Алеша Зырянский сказал возмущенным голосом:
— О! Влюбленные уже забегали! Никакого спасения!
Инженер Комаров густо покраснел и все-таки нашел в себе силы
обратиться к Зырянскому с холодным вопросом:
— Товарищ колонист! Я вас не понимаю!
Занятый своми наблюдениями, Зырянский ответил с некоторой
досадой:
— Влюбленные! Что ж тут непонятного!
Комаров почувствовал незначительный озноб от простоты
Алешиного обьяснения, но Алеша и дальше обьяснил:
— Если им волю дать, этим влюбленным, жить нельзя
будет. Их обязательно ловить нужно.
Трудно предсказать, чем мог окончиться этот разговор, если
бы не вошла в вестибюль Надежда Васильевна. Она тоже разрумянилась в походе и
тоже была в белом платье, все как полагается.
— Алеша все влюбленных преследует. Если вы влюбитесь,
Иван Семенович, старайтесь Алеше на глаза не попадаться. Заест.
Зырянский смущенно улыбнулся и сказал, уходя в столовую:
— Влюбляйтесь, не бойтсь.
— Я вас ожидаю, — сказал Комаров.
Надежда Васильевна села на диванчик и подняла к инженеру
лукавое лицо. — А для чего я вам нужна? Насчет инструментальной стали?
— Как?
— А может, вам нужно знать мое мнение об установке
диаметрально-фрезерного «Рейнеке-Лис»?
— Вы все шутите, — произнес инженер, очевидно,
намекая на то, что есть на свете и серьезные вещи.
— Я не шучу. но я имею разрешение говорить с молодыми
инженерами только о воробьях и соловьях.
— От кого разрешение?
— От вашего Вия.
— От вия? Кто это, позвольте…
— Это у Гоголя, Иван Семенович, в одной производсвенной
повести говорят: «Приведите Вия!» — это значит: пригласите самого высокого
специалиста. У вас тоже есть такой Вий.
— Ах, Воргунов!
— Так вот… Вий распорядился, чтобы с молодыми
инженерами я говорила только о разных птичках.
— Распорядился? Не может быть!
— Как «не может быть»? Это потому, что молодые инженеры
оказались скоропортящимися. Ужасное качество: вас можно перевозить только
скорыми поездами вместе с другми скоропортящимися предметами: молоком,
сметаной.
Кирилл Новак с большим любопытством слушал этот разговор.
Больше всего ему понравилось, что Воргунов похож на Вия. Кирилл Новак недавно
прочитал повесть о Вие, и теперь стало ясным, что Воргунов действительно похож
на Вия. Кирилл Новак с увлечением представил себе, как он расскажет о таком
открытии четвертой бригаде, но в этот момент произошли события, способные дать
еще более богатый материал для сообщения четвертой бригаде. Сверху быстро сбежала
Ванда с порядочным узелком в руках и, еле-еле выговаривая слова, обратилась к
Надежде Васильевне:
— Надежда Васильевна, миленькая, передайте эту
записочку с Торскому.
— А ты куда это с узелком?
— Ой, Надежда Васильевна, уезжаю!
— Куда?
— Уезжаю! Совсем! Говорить даже стыдно: к Пете уезжаю!
Ванда чмокнула Надежду Васильевну и выбежала известибюля.
Только теперь Кирилл Новак понял, какое событие разыгралось перед его глазами,
и заорал благим матом в столовую:
— Алеша! Алеша! Ванда…
Зырянский вырвался из столовой, но было уже поздно. Он
видел, как тронулась в путь полуторка, и мог только сказать:
— Ах ты… уехала, честное слово, уехала! Она с узелком
была? Да?
— С узелком. Да вот записка к Торскому.
— Записка? Все, как в настоящем романе! Вот мещане! Ах
ты, черт!
«Торский, я люблю Петю и уезжаю к нему и выхожу замуж.
Спасибо колонистам за все. До скорого свидания».
|